— Нам нужен на все тормоза какой-нибудь пакет…
— Надеюсь не черный, — с недоброй улыбкой директор посмотрел на Сашина.
— «..на четыре, пять кило, — продолжал Линчевский. — Не сразу, понятно — вы были осторожным, но вы, наконец, санкционировали разработку.
«Почему этот разговор возник теперь?» — хотел закончить Линчевский, но это уже было бы перебором.
— Это… Это невообразимо! — воскликнул Сашин. — Это же порошок, железный порошок, который десятками тонн производится для электротехнической, радиопромышленности, для порошковой металлургии!..
— Тем более. В этом дефиците нам могут отказать всегда, — весомо парировал Главный конструктор. И Линчевскому: — Олег Георгиевич, Игорь Игоревич способный инженер. Займите его настоящим делом.
Неспешной тяжелой походкой чудодей направился к двери. Апостолы-начальники шли за ним на цыпочках.
Сашин впал в прострацию. Его задушила бессильная злоба.
— Ништо. Дело свое возьмет. Нешто поговорить с Андрей Леонидычем? — спросил Егупыч.
— Что? — отозвался, не понимая, Сашин.
— Ну, с секретарем нашим? Мне! Старому рабочему?
— Его положили на операцию… — пробормотал Сашин.
8
Хлопнула дверь отдела и в тройном прыжке достиг своего места Стрижик.
— Атас!! Тигр.
Все, даже давно получившие законченное низшее образование, знают, что «атас» — сигнал тревоги. Для Стрижика, покинувшего парту четыре месяца тому назад, школьный словарный запас еще не потерял своего утилитарного значения. Тигр — следовало бы взять в двойные кавычки: это не полосатый зверь, а перекочевавший в его сознание из фильмов о войне немецкий танк «Тигр», обозначавший Шкуро в приведенном контексте.
Сотрудники отдела приняли сигнал опасности. Одни — с позорной поспешностью, другие — с нарочитой неторопливостью, повернувшись к кульманам, напрягая морщины делового раздумья.
Дверь не открывалась. Возникла длительная пауза, если можно этим словом выделить долгие секунды предельного трудового напряжения на работе. Затянувшееся раздумье утомило сотрудников и они вопросительно и гневно стали поглядывать на Стрижика.
Мальчишка прыснул. Розыгрыш удался.
— Экс-школьник принимает восемь часов службы за одну большую перемену, — едким словом разрядила рабочую атмосферу Рогнеда Николаевна. — Эго влияние сильной личности. Линчевского. Подражание его «покупкам». Глупа», манера.
— Олега Георгиевича не трогать. Начальник — во, — показал большой палец Стрижик.
— Ну, подумай, зачем ты это сделал?
— Я хотел устроить минуту молчания.
— Кого ты имел в виду? — спросил Святослав.
— Шкуро.
— Ой, мамочки! — воскликнула наивная Оля. — Не может быть!! Я его только что видела в коридоре…
Выражение усердия на лицах сотрудников сменило удивление и внимание.
— Не болтай, Стриж, — привстал со стула Илья Алексеевич.
— Не переживайте. Жив здоров и того же вам желает. Это я авансом — когда-то же он протянет ноги.
— Несносный, жестокий мальчишка! Разве этим шутят?!
Было неясно, что преобладало в голосе Рогнеды Николаевны: возмущение, жалость или разочарование.
Все поймали себя на этом некрасивом смешении чувств. От этого букета отдавало нравственной нечистотой, ненавистью и гадкой мстительностью по отношению к Шкуро.
Общий грех объединил всех в глубоком молчании.
— Ладно. Извините. Я осознал, — казнясь, произнес Стрижик.
Никто ему не ответил.
Некоторое время в отделе были слышны лишь производственные шумы: щелчки при переключениях головок кульманов, сопение тяжелого Ильи Алексеевича.
— Ну, ладно же. Я просто хотел тишины. Тараторите. Мешаете мне работать.
— Ему мешают работать? А? Подумайте! — чтоб рассеять гнетущую атмосферу завелась Рогнеда Николаевна. — Где ты пропадал?
— В ОБХСС.
Изумленная Оля оторвалась от копировки.
— Докатился… — растерянно произнесла Рогнеда.
— Не докатился, а ходил пешком. Дверь напротив.
— Что он болтает? — спросил всех Семенов, оторвавшись от текста.
— Велес Григорьевич, — повернулся Стрижик к Семенову, — Вам, как другу Азизова, пора бы знать, что ОБХСС — это служебный фольклор. Так называет народ отдел вашего приятеля.
Стрижик говорил «взрослым» языком комильфо.
Это был печатаемый типографским способом язык ироника-интеллигента, который над массой, но, в силу каких-то неизбежных обстоятельств, обреченный жить в ней, ладить с ней и даже к ней подлаживаться — падать до нее. Псевдоодесский сарказм здесь был «пиком блеска» и уже с девятого класса Стрижик учился говорить не «Послушай, Вася», а «Слушай сюда, старик».