— Вспомни свою свадьбу. — Перед этой фразой жена словно бы выпила грамм двести змеиного яда.
— Был налет, было затемнение, были пельмени и тархун. Это зеленая водка, — разъяснил я дочери про тархун, так как она знала все про пельмени. — Пельмени ты подала с опозданием на четыре часа, но никто не расходился.
— И Геннадий не расходился, — с хорошим лицом прошептала жена.
— Какой Геннадий?!
Вдыхая аромат надвигавшейся схватки, дочь убавила газ под чайником.
— Это тот, который волочился за своими свояченицами? — спросил я голосом волка, притворяющегося бабушкой.
— Что значит «Д’Арк Жанна 241-18-48» в твоей записной книжке? — парировала жена. — Если б Геннадий остался в живых, женившись на сестре Маше, или наоборот, или они развелись бы с Лидой, — отрешенно считала варианты жена, — то я… Сухарь! Кислый рационалист!
Это было сказано мне и это было слишком.
Я всегда считал себя эмоциональной натурой. Художник по классификации Павлова.
— Буду бить посуду, — предупредил я.
В состоянии аффекта я поставил полоокательницу в раковину, в бешенстве положил туда граненый стакан и плеснул на него кипятком из чайника.
Ошпаренный стакан деликатно треонул.
Не владея собой, я выбросил осколки в мусоропровод и нервно протер старой газетой полоскательницу.
— М-да, — сказал я в ослеплении ярости.
Крепкое слово растаяло в пустой кухне.
Так не могло продолжаться дальше.
Я с решимостью оглядел шилообразные кости экзотической рыбы…
— Вечно доводишь маму! — крикнула дочь из ванной.
Я мысленно выругался Гонерильей, почувствовав себя полноценным королем Лиром. Кстати, одноименная картина сегодня последний день шла в нашем ДК.
— Дай два рубля, — обратился я к жене с сухими от горя глазами.
— На! — произнесла она голосом Кармен, распахивающей грудь под кинжальный удар.
Вечером мы смотрели фильм Козинцева.
Письмо Татьяны А
Уважаемый тов. редактор!
Начну сразу. На дачу Володька приехал. С кем-то (профиль точно с медали).
— Знакомься, Женя, — Вовка представляет.
— Татьяна Ларина, — говорю (вспотела я вся).
Тут Лелька прибежала. Как зыркнет глазами. На того. А Вовке Ленскому:
— Пойдемте на пруд. Там сегодня хор цыган купается.
Сидим с незнакомцем. У мамы варенье подгорает. Двадцать шесть лет. Русский. Из родственников — один дядя. Дядю уважает.
— Принципиальный, — говорит, — честных правил.
Собой владеет. Вздрогнул только, когда няня бутылками из-под Клико звякнула.
Заторопился.
Посинела вся, спрашиваю, где остановился.
— Улица Красных стоматологов, — говорит и так далее, И телефон.
— А завтра вечером уже отмечаюсь у дяди в Ленинграде, — роняет.
Ушли. Сижу. Влюбилась, тт. журналисты!
Враз бы в письме излиться. По обстановке — в срочном.
На последних секундах вся, в чувствах вся, на бумаге излагаю:
Товарищи из министерства связи!
Почему нет орочной доставки писем в городе?
И какая тут демография, коли вы платоническую связь и то не можете: телефоны-автоматы у вас испорченные. Ни один против хулигана не устоит.
Светает.
Пишу, товарищ редактор, плачу…
Онегин-то… Не сам прочтет, то, может, дядя. Товарищ принципиальный, может, подписчик ваш…
С уважением — Татьяна Л,
Чаевые
Лично мне фирма «Металлоремонт» нравится.
Я там работаю. Киоск мой на сквере. На лавочке и знакомлюсь с прессой. «Из зала суда» и прочее.
Тебе все условия.
Вот «Металлоремонт». Рядом зеленый друг. Липа процветает. Кому надо — чирикают. Сиди. На зарплате. Отвечай: «Ключи временно не можем», «Паяльник на капитальном ремонте», «Нет такого инструмента», «В космос летаем? А там проще», «Мотай отсюдова!», «Если такой грамотный, сделай сам!».
Ну и так далее.
А тут гражданка. Крашеная. Волнуется и мешает мыслить.
— Нет такого материала, — упреждаю ее праздные вопросы. И углубляюсь в периодику. А та бестактно:
— Касатик, ключи. Все, как есть, растрепа, потеряла. Не могу в квартиру. Тут вот, совсем рядом.
— Я здесь не касатиком работаю, а зав. точкой. Такой услуги в прейскуранте нет, — отвечаю и обратно изучаю рубрику «Суд идет».
— Горящая я… В смысле — путевка. И билет в Сочи. Не погуби. Эвон дом-то, — и, слышу, замком сумочки щелкает нервно. — Ну и дуреха! И деньги там. Затрудняюсь немедленно возместить вам эти… заслуженные чаевые.
— Не унижайте достоинство, — говорю ей с чувством локтя.