В ближайшие дни я был вызван вел. кн. Сергеем Михайловичем во дворец. Когда я вошел в его кабинет, то там уже был начальник Г. А. У., ген. Кузьмин-Караваев. Они обратились ко мне с вопросом, о причине взрыва. Я ответил, что для меня причина взрыва совершенно ясна, равно как и размеры разрушений, которые он причинил. Я сказал, что на всех взрывчатых заводах во всех странах взрывы могут иметь место, несмотря на то, что принимаются предохранительные меры; но работы в опасных мастерских, изготовляющих взрывчатые вещества, должны быть так организованы, чтобы от происшедшаго случайного взрыва пострадало как можно меньше людей. Поэтому в таких мастерских никоим образом не должны находиться не нужные для работы взрывчатые вещества и т. п. В данном случае в виду недостатка тротила, Арт. Ком. решил прибавить к расплавленному тротилу калиеву селитру и таким сплавом заливать снаряды. Нечего и говорить, что эта операция очень опасная и что всегда можно было ожидать взрыва.
Мне пришлось ознакомиться с этой операцией примерно за неделю до взрыва, когда я, вместе с ген. Ванковым, поехали на Охтенский завод, чтобы он мог узнать, каким взрывчатым веществом будут заливаться гранаты, которые он будет заготовлять по французскому образцу. При осмотре завода нас сопровождал начальник завода, ген. Никольский, его помощник, ген. Россевич, и начальник этой плавильной мастерской капитан Шамшев. Каково же было наше удивление, когда в помещении, соседнем с плавильной мастерской, мы нашли запасы тротила и селитры, а снаружи лежали штабеля сплава тротила с селитрой, который, как излишек («прибыль» на техническом языке), был срезан со дна залитых гранат.
Я тогда же обратил внимание начальника завода, что эти вещества должны быть немедленно унесены в другое место, иначе они могут причинить большой вред заводу. Ген. Банков вполне согласился со мною, и мы были уверены, что наше предложение будет немедленно приведено в исполнение. К сожалению оно не было выполнено, и эти склады взрывчатого вещества и причинили такое разрушение завода с громадным количеством человеческих жертв.
Великий князь и начальник внимательно выслушали мой доклад и, повидимому, совершенно отказались от предположения, что это немцы взорвали завод, о чем они сказали мне в начале моего прихода. Подобное же мнение циркулировало тогда и в городе; оно было пущено в оборот, вероятно, для того, чтобы скрыть от публики истинную причину взрыва.
После моего доклада, они спросили меня, что же теперь делать? Я позволил себе дать такой совет: перевести весь высший заводской персонал на другую работу и назначить наиболее энергичных инженеров для постройки завода и для установления на нем надлежащего порядка. Тогда они спросили меня, кого же надо назначить начальником завода и его помощником. Я указал на моих способных учеников: на полк. В. Михайлова, как начальника, и на К. Андрющенко, как на его помощника; эти лица, по моему мнению, будут в состоянии выполнить эту задачу. Капитан Андрющенко был в то время на фронте, начальником штаба одной дивизии, и его надлежало немедленно оттуда отозвать. Что касается до применения калиевой селитры, как подмеси к тротилу, предложенного членом Артил. Комитета ген. Гельфрейхом, то оно должно быть немедленно отменено; калиеву селитру нужно заменить аммиачной селитрой, которая в то время уже начала поступать с южных заводов в большом количестве.
Все мои предложения были приняты; все указанные лица смещены с их должностей и, конечно, стали моими неприятелями. Ген. Гельфрейх также был устранен из комиссии по снаряжению снарядов и послан в г. Архангельск для наблюдения за приемкой имущества доставляемого в этот порт нашими союзниками. Против меня он затаил злобу, дать выход которой он счел удобным позднее в тяжелые для меня дни смерти моего старшего сына, Дмитрия, геройски погибшего в боях под Вильной; встретившись в эти дни со мною Гельфрейх сказал мне:
«Примите мое сожаление о смерти вашего сына, хотя мне и не стоило его высказывать вам, так как, благодаря вам, я был сослан в Архангельск».
В тот момент я был так подавлен потерей моего дорогого, талантливого сына, что ничего не сказал Гельфрейху, хотя я вовсе и не предлагал увольнять его из Г. А. У.
В этой связи позволяю себе сказать здесь несколько слов о моем старшем сыне Дмитрии и об его геройской смерти.
Наш сын, Дмитрий, отличался от всех наших детей особыми моральными качествами. Он был особым ребенком с самого раннего своего детства и был любим всеми, кто имел случай с ним познакомиться. Он ни разу не был наказуем ни в доме, ни в школе, отличался удивительной добротой к своим товарищам, помогая им и советами, и деньгами, которые иногда ему давали для покупки завтрака в школе. Он кончил 11-ю гимназию с золотой медалью, а в Университете, на естественном факультете, он за 2 года выполнил все практические занятия за весь Университет. Несомненно он был бы оставлен при Университете для подготовки к профессорской деятельности, так как выявил особую любовь и способность к научным изысканиям по биологии.
Прапорщик запаса Гвардейской артиллерии, как только вспыхнула война, он, едва оправившись от перенесенной им тяжелой болезни (скарлатина), пошел в армию и немедленно же, в конце августа 1914 года с своим Гвардейским Артиллерийским дивизионом был отправлен на фронт. Весной 1915 года, когда было убито много офицеров в пехотных полках, то он, по своей охоте, перешел на службу в 1-й Его Величества Стрелковый полк и через некоторое время, после ознакомления со службой в пехоте, получил в командование роту. В течении полгода он участвовал во всех боях, которые выпали на долю гвардии, и получил все боевые ордена включительно до Св. Владимира 4-й степени.
Чтобы охарактеризовать доблестное поведение моего сына Дмитрия во время войны я приведу здесь несколько строк из статьи, написанной солдатом его парка, П. Городски-ным17), под заглавием «Светлой памяти прапорщика Ипатьева» («Вестник особой армии» № 44, за 1916 г.):
«...Именно таким предметом, достойным подражания, и был прапорщик Ипатьев среди своих подчиненных солдат, которые видели в нем олицетворение доброты и любви в тяжелые минуты боевой жизни, где нужно быть об’единенным одним духом, мыслью и желанием. Правда, он не был фронтовик, вымуштрованный военными манерами, который бы отличался только одной внешней формой, но он имел внутреннюю связь души с душою солдата, с которой сливался во едино. Во время физического изнурения раздавался ласковый голос прап. Ипатьева:
«Братцы, что же делать? Нужно... Ведь и неприятелю не слаще... Давайте-ка веревки, и будем помогать лошадкам».
Солдаты, слыша призыв любимого начальника, оживали как бы с притоком свежих сил. Обессилевшие лошади размуничивались, веревками зацепляли за крюки осей и тут прап. Ипатьев подавал пример, брал веревку через плечо, глядя на него, брали и остальные... «Ну, братцы, с Богом!», и общими усилиями парк втаскивали на гору или вытаскивали из грязи и после передышки трогались в дальнейший путь; если же дорога была лучше, то делали небольшой привал. Солдаты раскладывали костры, сушились, а он ходил от костра к костру, шутил с солдатами и с постоянной улыбкой ободрял всех. Невольно среди их суровой обстановки, это казалось чем-то новым, и они не чаяли души в своем юном начальнике.
Солдаты, видя доброту своего начальника, рвались за него в огонь и в воду, да и там, в парке, не остывала любовь. Если приходилось ему навестить товарищей офицеров, когда он приезжал туда, солдаты рвались заглянуть ему в лицо, узнать настроение, ответить на приветствие «здравия желаем» и подержать коня.
Бои развивались на Л... фронте успешно. Неприятель всеми силами стремился перебраться на другой берег реки Нарева. Вот тут и пришлось ему со своими орлами блестяще выполнить возложенную задачу. Подходил момент атаки неприятельских окопов, что и было выпол* нено быстро. Окопы были взяты лихим ударом, неприятель опрокинут. За такое великое дело не мог он не отблагодарить своих серых богатырей, вышел бесстрашно из окопа со словами: «спасибо, дорогие братцы», — и не успел стихнуть ответ, как шальная пуля сразила героя и к вечеру его не стало.
Провожая его труп, рота рыдала, да и там, когда услыхали печальную весть, плакали слезами горькой утраты.
Вот почему и приходит его тень в воображение знавших его и каждый помянет его словами: «Мир праху твоему, герой; ты вложил в наши сердца неизгладимую любовь, которая будет вечно памятна, как идеал отношения начальника к подчиненному; ты слил душу офицера с душою солдата».