Я решил прослушать полный курс органической химии, который читал А. Байер, а во втором семестре — специальный курс проф. Тилля об ароматических соединениях. Проф. Байер читал органическую химию для химиков и для студентов-ме-диков и фармацевтов. Его курс не представлял для меня ничего нового, но мне хотелось из уст этого знаменитого химика выслушать его теоретические объяснения многих химических реакций, а также познакомиться с его систематикой органических соединений. Аудитория была всегда полна и имела около 200 слушателей; лекции были просты и понятны, не изобиловали фактами и сопровождались всегда искусными опытами, которые были выполняемы его старым ассистентом, работавшим с ним в течении 40 лет. После всякой лекции профессор получал громкие апплодисменты. Его лекции начинались каждый день, кроме субботы, в 8.15 часов утра и продолжались до 9 часов; он ни разу не пришел позднее указанного времени. Лекции проф. Тилля были очень полезны для меня, и я с большой пользой их прослушал и все записал; в своих лекциях он придерживался «Органической химии» Виктора Майера и Якобсона.
Почти каждый день утром проф. Байер подходил ко мне в лаборатории и спрашивал о ходе работы. Байер держался очень гордо, имел генеральский вид, и мы все должны были называть его «Herr Geheimrat» (г. тайный советник), а не «г. профессор», что было для меня необычно, так как в России звание профессора считалось гораздо выше всех чинов. Его боялись, но и уважали, и всякое его обращение к кому бы то ни было оцеивалось, как большое со стороны его внимание. По лаборатории он ходил всегда в легком пальто и в шляпе; ему было в то время 63 года, но он был бодр, и симпатичные черты его лица выражали большую энергию и сильный характер. Хотя на экзаменах он был очень строг, но его вопросы экзаменующимся касались только сути дела, а не каких-либо мелочных фактов предмета. Он не раз спрашивал меня на счет лекций проф. Н. А. Меншуткина, русскую книгу которого он имел.
«Неужели, — говорил он мне, — студенты Петербургского Университета должны знать этот курс органической химии, который содержит 700 печатных больших страниц? Я сам не был бы в состоянии удержать в голове весь этот материал».
Его девизом было: важно не знание огромного количества фактов, а основательное понимание основ науки и знание тех фактов, которые подтверждают наши теоретические воззрения на конституцию классов органических соединений. Его ежедневные посещения были мне очень приятны, и хотя я редко обращался к нему за советами, так как большею частью получал их от его ассистента, но тем не менее всякий его разговор относительно химии представлял для меня большой интерес. Иногда он желал сам лично убедиться в чистоте полученных мною веществ, и тогда он звал меня в свою лабораторию! и сам лично проделывал реакции в пробирках, давая ценные практические советы. Из них мне особенно запомнился один: ранее, чем делать реакции в большом масштабе, стараться испробовать реакции в пробирном цилиндрике. Этот его совет запал в мою химическую душу, и с тех пор такая проба реакций производилась мною во все время моих экспериментальных работ; этому методу я научил многих своих учеников, как в России, так и заграницей.
Любимым учеником Байера в то время был др. Вилынтеттер, который работал в той же комнате, где и я. Обычно Байер после меня шел только к нему, и подолгу с ним разговаривал. Собственно говоря, Вилынтеттер получил доктора за работу, которую он сделал под руководством др. Эйнгорна, и его диссертация касалась изучения строения алкалоидов эйгоина и др. В лаборатории он продолжал работать над алкалоидами морфия, причем фирма Мерк давала ему дорогой материал (морфин) и, кажется, платила ему день:ги за работу с тем, что полученные результаты он должен был отдавать в ее собственность. В то время Вилынтеттеру было 22 года и был самым прилежным работником в лаборатории: приходил раньше всех и уходил позднее всех. Никакие радости жизни не могли оторвать его от любимой науки. Очень любезный в обращении, гуманный, высоко образованный, он производил впечатление глубокого исследователя и можно было предпо-
лагать, что из него выйдет большой ученый химик, что вполне подтвердилось.
Моими ближайшими соседями были американец М. Гомберг и англичанин Кох. Я вскоре узнал, что Гомберг говорит по-русски, так как он родился на юге России (в Елизаветграде) и эмигрировал в Америку, будучи 18-19 лет от роду. Для меня это была большая радость, встретить такого человека, тем более, что он с первого же разговора мне очень понравился; со своей стороны и он был рад знакомству со мной. Он приехал из Америки в Мюнхен вместе с своей сестрой, и они жили в пансионе недалеко от нас. Узнав, что его сестра также гово* рит по-русски, я предложил ему придти к нам и познакомиться с моей женой. Эта встреча очень скоро состоялась, и с того дня в течении всего года пребывания в Мюнхене мы были самыми лучшими знакомыми. Они были очень скромными, очень интересными по своим взглядам людьми, уже порядком испытавшими невзгоды эмигрантской жизни и выбравшимися на ученую дорогу исключительно благодаря природным дарованиям и настойчивому характеру. М. Гомберг рассказал мне, что он должен был уйти из гимназии вследствие своих либеральных убеждений и вскоре эмигрировал в Соед. Штаты, в Чикаго, где жили его родители. Его отец, служивший на бойне, устроил сына на работу в этом же учреждении. Накопив достаточно денег, он продолжал образование, окончил Университет и получил докторскую степень. На свои сбережения он решил поехать в Европу усовершенствоваться в своих познаниях по химии и выбрал лабораторию проф. Байера.
Он получил тему от проф. Тилле и очень усердно принялся за работу, но сначала ему очень не везло. Проф. Тилле предложил ему изучить реакцию диазотирования аминокислот, давши некоторые указания, как делать эту реакцию. Реакция диазотирования велась при 0 град, очень осторожно, но когда он начинал сушить полученный продукт, то происходил сильный взрыв и все, конечно, уничтожилось. Один раз взрыв произошел в эксикаторе с серной кислотой, и эта кислота
обожгла ему лицо в разных’местах. Так как все это происходило на моих глазах, то я, вспоминая свою неудачу с бромированием спиртов, предложил ему вести эту реакцию не при 0 град., а при комнатной температуре или даже при слабом нагревании. При таких условиях очень нестойкие азониевые соединения будут, по мере своего образования, превращаться в другие, более стабильные азотистые соединения. Он принял мой совет, и действительно, ему удалось получить нитроаминовые кислоты.
Если мои отношения с Гомбергом были самыми дружественными, то это нельзя было сказать про другого моего соседа, англичанина. Он работал на тему, данную ему также проф. Тилле, при чем для выполнения реакции ему приходилось применять фосген. Он так неосторожно обращался с этим ядовитым газом, что мне и Гомбергу приходилось ему делать серьезные замечания, и когда он не хотел быть более осторожным, то я предупредил его, что мы пожалуемся администрации лаборатории; только тогда англичанин стал принимать меры предосторожности.
Моя работа шла с успехом, и, приготовив достаточное количество необходимого карона, я приступил к его окислению перманганатом. В это же время я усиленно занимался литературой терпенов и прочитал все работы Байера, Валлаха и нашего варшавского профессора Е. Е. Вагнера. Вагнер был первым, который доказал своими работами, что пинен (скипидар) должен быть бициклическим терпеном и содержать четырехчленное кольцо. А. Байер очень интересовался работами Вагнера и просил меня переводить наиболее серьезные места его работ на немецкий язык. Вскоре Байер убедился, что Вагнер прав в своих заключениях, и сознался, что его первые 14 работ по терпенам не дали достаточного материала для выяснения строения этого класса циклических углеводородов. Мне было очень приятно слушать похвалы русскому профессору из уст такого знаменитого немецкого профессора.