В конце 1907 года должен был состояться всероссийский химический съезд, и я подготовил для доклада несколько работ по каталитической гидрогенизации многоядерных ароматических соединений, аминов и хинолина. Особенный интерес представляла моя работа о гидрировании под давлением солей ароматических кислот; в ней мною впервые было показано, что гидрогенизация может происходить в твердой фазе под влиянием катализаторов окислов металлов. Доклад этих работ произвел очень хорошее впечатление; в особенности отличительную похвалу я получил от проф. Л. Чугаева, который приехал на съезд из Москвы и в свою очередь сделал доклад о комплексных металло-органических соединениях, выступая продолжателем известных работ цюрихского профессора Вернера.
Я должен здесь указать, что в это время я уже знал, что проф. Л. Чугаев является моим единоутробным братом. Об этом я узнал весной 1907 года, когда я был в Москве на заседании комиссии по рассмотрению моей программы по преподаванию химии для Военных Училищ. Эту комиссию возглавлял инспектор классов Александровского Военного Училища ген. Лобачевский. Предложенная мною программа была рассмотрена и согласована с желаниями преподавателей, и я по предложению главного начальника Военно-Учебных заведений, вел. кн. Константина Константиновича, должен был написать краткий курс химии для Военных Училищ. После заседания этой комиссии, один из ее членов, преподаватель химии, г. Постников, заявил мне, что я непременно должен с ним поехать к проф. Чугаеву, который ждет меня сегодня вечером, при чем прибавил, что отговорок с моей стороны он принять не может, так как ему приказано меня привезти. Мне ничего не оставалось, как принять такое приглашение: Л. Чугаев, будучи в Петербурге, заезжал ко мне в лабораторию и очень мне понравился. Дома он познакомил меня с своей супругой, Александрой Александровной, и с одной пожилой особой, очень симпатичной, которую он называл «тетей» и которой имя было Софья Ивановна Мейнцигер. Во время чая Софья Ивановна стала мне рассказывать, что она знала мою покойную мать и ее семью и по именам назвала всю мою родню. Так как она давно не видала моих родных, то ей было очень приятно узнать от меня подробности их жизни. После чая я отправился с Чугаевым в его кабинет и мы довольно долго беседовали на химические темы, — главным образом, делясь результатом наших научных работ.
Уже ночью я покинул эту милую семью и во время дальней дороги в квартиру моего дяди, К. Д. Глики, где я остановился, в моей голове стали рождаться какие-то отрывки воспоминаний о кратких разговорах, которые вела со мной сестра моей матери, Екатерина Дмитриевна Глики, когда я уже сделался взрослым самостоятельным человеком. Я стал припоминать, что она мне говорила, что жизнь моей матери была несчастна, так как она не могла выйти замуж за человека, которого она очень любила, а должна была по принуждению матери выйти за моего отца. Но любовь взяла свое, и после 3-4 лет замужества она рассталась с отцом и ушла к тому, кого не переставала любить, оставив отцу только меня одного, и взяв с собой моего брата и сестру. Когда тетка мне все это рассказывала, в моей памяти воскресла моя жизнь с отцом (мне было 4-5 лет) и некоторые мелкие события, которые сохранились в моей голове в силу моей особой впечатлительности. Отец, очень любивший мать, часто ее навещал, так как мать жила в квартире ее двоюродного брата, проф. В. Глики. Тетка называла и фамилию человека, которого мать любила; это был Чугаев, преподаватель в пансионе Кноль, где училась мать и где зародилась у них любовь. От Чугаева у матери родился сын Лев, который был усыновлен Чугаевым. Очень любя меня и жалея отца, который не знал, что с собою делать, мать вернулась домой, но эта драма отразилась на ее здоровьи, и она в скором времени умерла от чахотки, как это было ранее мною описано. Когда я поздно ночью приехал к дяде, то, видя, что он не спит, я тотчас же пристал к нему, требуя подтвердить мои догадки, что Лев Чугаев — мой брат. Дядя был очень скрытным человеком, но не мог уклониться от ответа. Он полностью подтвердил мне мои предположения. Но когда я потом встречался с Чугаевым, то я не знал, известно ли ему, что я его брат. объяснение по этому вопросу между нами состоялось только через год, когда он перешел на службу в
Петербург, сделавшись профессором Университета, о чем я скажу позднее.
В конце этого года я познакомился лично с Леоном Николаевичем Шишковым, бывшим преподавателем Артиллерийской Академии, который, как было сообщено мною ранее, помог мне стать личным ассистентом проф. Байера. Шишков приехал к нам в Артиллерийскую Академию», чтобы ознакомиться с моими работами и осмотреть заново оборудованную лабораторию. После осмотра лаборатории Л. Н., во время завтрака в моей квартире, сообщил мне много интересных исторических данных и выразил желание послушать проповедь нашего священника о. Григория Петрова, получившего большую популярность у простого народа за свои беседы на моральные темы и разъяснения Св. Евангелия. Отец Петров устраивал эти свои беседы в химической аудитории Академии, куда на них всякую» субботу собиралось до 1000 человек. В проповедях, произносимых с большим ораторским искусством, чувствовалось отклонение от доктрин, обычно проповедуемых православной церковью. Поэтому отец Петров был на подозрении, и он рассказывал мне, что дважды был вызван министром внутренних дел Плеве, который его предупреждал быть в своих беседах с народом поближе к учению православной церкви. Чтобы удовлетворить желание Л. Н. Шишкова, я пригласил его на другой день к нам обедать, после чего мы могли бы отправиться в Академию, где в актовом зале в этот день отец Петров должен был говорить свою» проповедь для интеллигенции и высшего петербургского общества. На беседе было около 1500 слушателей, но мы имели хорошие места, т. к. я заранее озаботился оставлением мне передних мест, в виду того, что Л. Н. Шишков плохо* слышал. Несмотря на то, что отец Петров был в ударе и говорил очень красноречиво, его беседа не понравилась Шишкову, и он остался неудовлетворенным. С своей стороны, я могу сказать, что беседы о. Петрова были очень хороши и полезны для простого обывателя, потому что он просто и понятно умел разъяснить Евангелие, многие места которого оставались непонятными для широкой массы верующих; но его поучения интеллигенции, которые мне пришлось слушать, не оставляли во мне сколько-нибудь серьезного впечатления.
Последним событием 1907 года, произведшим очень тяжелое впечатление на всех работников лаборатории, был взрыв в лаборатории проф. Сапожникова, причем двум слушателям Академии были причинены сильные поранения глаз. Этот взрыв случился при определении точки плавления одного неизвестного вещества, присланного проф. Сапожникову из Артиллерийского Комитета для исследования. Вина Сапожникова несомненна: он дал на испытание слушателям вещество, не узнав его состава; при опыте было взято значительное количество этого вещества (10 гр.); определение точки плавления делалось в приборе с серной кислотой, и последняя была нагрета до высокой температуры, почти до 300 град, и т. д. Хотя мои отношения с проф. Сапожниковым после описанного выше инцидента были очень натянутыми, тем не менее я сейчас же пошел к нему, чтобы его успокоить и сказать, что я с своей стороны готов помочь ему в постигшем его несчастий. Начальник Академии, очень расположенный к проф. Сапожникову, с своей стороны, помог ему ликвидировать этот инцидент, дав ему соответствующий выговор.