Н. А. Орлова и потому аспиранты получили места в новой оборудованной лаборатории в особняке Яковлева, где как упомянуто было мною ранее, работал Орлов со своими помощниками. Двое аспирантов (Лозовые) усердно принялись за работу и оказались серьезными работниками и симпатичными людьми (они были партийцами); третий аспирант (Журов) был на некоторое время послан в деревню для раскулачивания; как мне представлялось, он был не очень склонен к усидчивой лабораторной работе, и был менее способным, чем Лозовые. Но по прибытии из командировки он приступил к работе и я предложил ему сначала сделать некоторые органические препараты и органический анализ. Орлов дал мне о нем очень неудовлетворительную аттестацию и заметил, что он подтасовывает цифры анализа. На это я сказал Орлову, что он должен принять особые меры, чтобы тот не мог узнать, какое вещество ему дается для анализа, и ближе понаблюдать за ним, как он делает органические сжигания.
Тогда я вызвал Журова к себе на квартиру и подробно его расспросил о работе. Когда я услыхал от него, что Орлов очень резко отзывается обо мне, как ученом, и о моих темах, то я решил сказать ему то, что мне сообщил Орлов по поводу его анализов. Аспирант страшно возмутился и заявил мне, что он и другие аспиранты счастливы работать в моей лаборатории и очень недружелюбно относятся к Орлову, а за то, что он позволил себе наклеветать на него в недобросовестности исполнения анализов, то он донесет на Орлова куда следует. Что аспиранты были довольны моими темами видно из того, что впоследствии они опубликовали сделанные ими работы и выразили мне благодарность; работы были напечатаны, когда я уже два года находился заграницей и они могли совсем не упоминать моего имени.
После всех этих происшествий мне ничего не оставалось, как заявить администрации Академии, что я не могу более работать с Орловым и должен требовать его немедленного перевода в другое учреждение. (Он уже имел другую службу и не мог остаться без куска хлеба). Сначала я обратился к правителю дел Академии, недавно назначенному коммунисту, ранее служившему в Ленинградском ГПУ. Он внимательно выслушал обо всех проделках Орлова и отлично понял, что если я пришел к нему, то, значит, я уже исчерпал все возможности и не могу далее работать с ним. Я ему сказал, что для доказательства своей правоты, готов предстать перед судом и подтвердить все ему сообщенное об этой личности. Он мне ответил:
«Дорогой академик, никогда не обращайтесь с подобными делами в суд, потому что, будь Вы на сто процентов правы, Вас все-таки будут обливать грязью*, я Вам верю полностью и, конечно, мы его уберем, так как Ваша просьба безусловно заслуживает удовлетворения, как по отношению к Вам, так и для пользы дела».
Между прочим я его предупредил, что Орлов может выставить аргумент, будто я притеснял его в научной работе и не позволял ему проявлять научную инициативу: об этом он распускал слухи. Для опровержения я передал правителю дел Академии список всех работ, сделанных Орловым со мной и самостоятельно, продолжая развивать в последних мои же основные идеи и используя лично для себя моих младших сотрудников. Из этого списка, содержащего 20 работ, семь или восемь были опубликованы без моего имени. В заключении я прибавил, что я не хочу разбивать карьеру Орлова и, быть может, это удаление его из Академии послужит ему хорошим уроком и он станет более корректен к своим сослуживцам. Окончательно было решено, что правитель дел вызовет немедленно Орлова и скажет ему, что он увольняется в двухмесячный отпуск, в течении которого он должен найти себе работу в другом городе, и подать прошение о переводе, иначе он через два месяца будет уволен из научных сотрудников Академии Наук.
После разговора с правителем дел я отправился к непременному секретарю' Вячеславу Петровичу Волгину и изложил ему дело Орлова, настаивая на его увольнение; Волгин вполне согласился с моими доводами.
В этот же день был вызван Орлов в правление Академии Наук и ему было сообщено указанное выше решение. Он был переведен после двух месяцев в Харьков в Институт по топливу.
Последнее заседание перед от’ездом из Ленинграда было созвано партийной ячейкой двух Институтов: Прикладной Химии и Высоких Давлений с целью выслушать мой доклад о работах, производимых в моем Институте. Партийная ячейка была общей для обоих Институтов, так как оба Института помещались в одном здании на Ватном Острове; мне об’яснили мои партийные товарищи, что этот доклад необходим для ячейки, потому что она должна время от времени давать отчет районному партийному комитету о деятельности того учреждению, во главе которого она поставлена.
Как уже было мною указано выше, мой заместитель по административной части, Папенок, был очень хорошим мне помощником и у нас не было никаких недоразумений. Заместителем директора Института Прикладной Химии, акад. Кур-накова, был Семченко. Это был очень злобный человек, неприятного характера, полуинтеллигент, старавшийся видеть в каждом беспартийном работнике активного врага советской власти, т. е. вредителя. Он был совершенный антипод Папеноку, и понятно, что они оба не могли иметь какую либо симпатию друг к другу. Семченко при каждом удобном случае старался подставить ножку более простому Папеноку и, понятно, вследствие таких недружелюбных отношений ему приходилось нередко давать раз’яснения в партийных учреждениях. Как только открылось заседание партийной ячейки, я сразу понял, что Семченко дает бой моему заместителю, Папеноку, и будет придираться к деятельности нашего Института. В партийную ячейку обоих Институтов был назначен делегат от партийного районого комитета; это была работница одного из Ленинградских заводов, и она очень кстати явилась на заседание, так как в значительной степени защищала позицию' Папенока. Временами споры принимали такой острый характер, что председательствующий должен был предупредить Семченко, что заседание ячейки происходит в присутствии беспартийных лиц и многие стороны дела не могут быть при таких условиях обсуждаемы. Я не могу припомнить всех придирок со стороны Семченко, по поводу непорядков в административной и хозяйственной части Института Давлений, но должен сказать, что Папенок
храбро и толково отражал все удары своего противника и в конце концов вышел победителем из этой бестолковой и совсем ненужной для дела говорильни. Понятно, что я всеми силами защищал Папенока и доказывал, что если Институт за короткое время своего существования мог выполнить такие важные работы, которые удостоились высокого одобрения со стороны Правительства и НТО, то это должно несомненно приписать энергичной работе Папенока по хозяйственной части. Я выразил также свою признательность Папеноку за то, что он освобождал меня от рассмотрения многих мелочей и тем самым позволял сосредоточить мое внимание на научно-технической работе. Но приверженцы тов. Семченко не могли простить Папенку его колких возражений и впоследствии повели борьбу против него, стараясь сместить его с должности заместителя директора. Уже будучи заграницей в 1931 году мне приходилось посылать телеграммы Кирову с просьбой до моего приезда не смещать Папенока с его должности. Моя просьба была уважена Кировым, но ввиду того, что я не возвращался из заграницы в СССР, Папенок был переведен на другую должность.
После словопрений партийных начальников, мне было предложено сделать доклад по научной части. В течении приблизительно часа я постарался в удобопонятной форме изложить произведенные в Институте работы за последние два года. Из дискуссии было видно, что мой доклад был понят и что деятельность Института не возбуждал каких либо нареканий. После окончания прений, Семченко в своем заключительном слове совершенно не коснулся вопроса о том, насколько партийная ячейка удовлетворена деятельностью нового Института, а только предложил собранию, принять к сведению выслушанный доклад директора акад. Ипатьева. Но тогда я сделал решительное возражение и сказал, что я очертил деятельность Института и нарисовал дальнейшую программу его работ перед партийной ячейкой с целью получить замечания и суждения, насколько работа Института отвечает поставленным ему задачам и не надо ли чего либо прибавить или сократить в его будущей программе в связи с работами соседнего Института