— Еще вопрос. По месту работы не заметили ничего странного?
— Так у них каникулы ведь тоже были. Праздники.
— То есть вы все праздники так просидели… С ним?
— Ну а что делать?
— И после праздников вернулись на работу.
— Да.
— А у вас там… нету штатного… психолога, что ли?
— Кому это нужно? Это же не производство, Валюш, а детский сад.
— И вы вернулись к исполнению обязанностей? Воспитателя?
— Ну а что мне, дальше дома куковать? Пурга спала, сад открылся, я пошла.
— Так… Ладно.
— Ты не подумай… Я детишек люблю очень.
— Ладно. Не об этом.
— Мне-то самой Бог не дал.
— Я знаю.
— Что ты знаешь?
— Что нету.
— Ну да. Нету. А иной раз и подумаешь: а были бы? Как они тут зимой в кромешной темноте? Без солнца. Взрослые ладно еще, а детишки вот. Полтора месяца вообще никакого солнца, понимаешь? Тьма, тьма. А потом начинает на чуть-чуть, потихоньку. На коротко. (Кашляет.) Все такие тщедушные… Мы им и море нарисуем на стенах в садике, и пальмы. Нарисуем. Синей лампой их… По старинке. Они такие тут головастики все. Прозрачные.
— Почему?
— Ну а как ты хотела? Без солнца. И дышат чем? Сера вон в воздухе в двадцать восемь раз превышена, а кобальт — в тридцать пять. Облака видела над городом? Это ведь от труб всё. Это не облака вообще. Сера. Глаза-то — не чувствуешь, как дерет? Сера.
— А для беременных тут вообще как?
— Ну вот так, как. Вот так вот именно. Ты думаешь, что? Что у нас с ним не было ничего? Все было, только… Только каждый раз вот так вот. Просыпаешься ночью… Думаешь, приснилось. А у тебя — всё. Кровь, кровь, и всё вышло.
— А ты… Сколько тут живешь?
— У тебя же есть в деле. В пятом году приехали. Из Липецка. Из Новолипецка. Думали, тут получше будет. Пожирнее.
— Тринадцать лет? Долго.
— Восемьдесят зарплата, мы и купились, идиоты. Восемьдесят… За всё про всё.
— Восемьдесят — тысяч?
— Восемьдесят тысяч.
— Хорошая зарплата, между прочим! У нас-то пока до такого…
— Это у них, в сернокислотном, или в рудниках. За это платят, за здоровье. За жизнь, за годы. Мужики по пятьдесят лет живут… Пересчитай на свои. А билет на материк — шестьдесят! А цены в магазинах… Не отложишь. Попадаешь в колесо — и давай беги.
— И так… часто бывает у людей?
— Как?
— Ну что… что прерывание беременности?
— Выкидыши? Да кругом.
— Ну, наверное, это пожить надо тут… Не сразу же…
— Надо пожить.
— Сразу ведь ничего не станется, наверное.
— Сразу-то… А ты… Ты что? С собой, что ли? Сюда привезла? (Кашляет.) Ох ты, господи… Зачем ты согласилась-то сюда?
— А что, думаешь, можно выбирать? Куда пошлют, туда и едешь.
— Куда пошлют… А хахаль где?
— В Караганде.
— Ох.
— Ладно. Ладно. Всё. Думаю, я всё услышала. Я потом завтра еще приду. Надо будет это всё начисто записать.
— Приходи.
— Да. Всё. Покурить хочешь?
— Нет. Чаю можно?
— Да. Я принесу. Я схожу сейчас.
— Спасибо.
Сильно бил?
Ты видела.
А почему?
Почему… Потому что надо куда-то девать. Их там в цеху охаживают, они домой приносят. Цех… Ты видела фотки его? Показывали тебе?
Ну да.
После того, как у него ожог был?
Я голову видела.
А. Ну да. Ну вот после ожога. После ожога совсем плохо стало. Что ни день, то на рогах. Ему говорили, что уволят. А он все равно. Говорить говорили, а увольнять не увольняли. Кто еще в сернокислотный пойдет? За восемьдесят? Среди молодежи дураков нет. Молодежь на материк уезжает. Они жить хотят, а тут мертвечина одна. Никель, медь, сера. И эти под горой… (Кашляет.) Видишь. Их тоже вот послали. Родина прикажет… Их-то тут небось больше, чем нас. Зовут к себе.
Я коньячку плеснула.
Тебе ничего не будет за это?
Ночь, кто узнает?
Хорошо. Прямо разглаживается все внутри. Отпускает. Спасибо.
Ну… Ты, в общем, на экспертизе так и говори тогда. Говори про своих мертвых, ладно. А я тоже… напишу, ну…
Да насрать мне уже. Пиши что хочешь.
В плане?
Его надо было, Максима. Давно уже надо было. И самой, дуре, не терпеть это все, и ему чтоб не мучаться. Так или сяк. Я отравить его хотела, но все не знала чем, чтобы наверняка. А тут прямо не выдержала. Когда он меня в живот опять… Еле дождалась, пока уснет.