Его сняли с должности руководителя труппы, и она в труппе не задержалась. Потом я слышал, что ее откомандировали в труппу шаосинской оперы в провинции Гуанси, и больше она не вернулась.
Восемь лет спустя я получил от нее письмо. Письмо пришло из Вьетнама. Она писала, что находится в Хюэ и хочет увидеться со мной.
Почему она написала мне одному? Скажи, почему она написала мне одному, одному мне?
Глаза Ажана погасли. У меня пересохли губы. Я потянулся к стоящей передо мной чашке. Вода в ней давно остыла.
Ажан продолжил:
— Я, в самом деле, поехал увидеть ее. Она была в крохотной больнице, совсем одна. Лежала на больничной койке исхудавшая и постаревшая. Но лицо, как и раньше, было белее фарфора. У нее была последняя стадия рака легких. Она сказала: «Я скоро умру. Не знала, с кем увидеться напоследок, вот и вспомнила про тебя». Я сказал ей: «Ты не умрешь». Я вернулся в труппу, уволился. Взял все свои накопления и прилетел во Вьетнам. У меня ни одного родственника нет. Я вдруг понял, что, кроме нее, я ни о ком не волнуюсь. Я привез ее в Ханой, уложил в больницу. Она лежала в самой лучшей больнице, принимала самые лучшие лекарства. Мы оба знали, что она скоро умрет. Она отказалась от операции, сказала, что хочет, чтобы ее тело было нетронутым.
В конце концов она все-таки умерла. Накануне этого дня она попросила меня загримировать ее. Она попросила загримировать ее в дочь министра из оперы «Карп-оборотень». Она сказала: «Всю жизнь пела партию Карпа-оборотня, умирать скоро, пора превращаться в человека».
Она хотела, чтобы ее кремировали. Моих денег хватало только на то, чтобы ее тело хранить в холодильном шкафу морга три дня. Я попросил санитара открыть холодильный шкаф. Я смотрел на ее лицо, губы были подернуты белым инеем. Казалось, она спала.
И ее сожгут. Я, плача, вышел. Я вспомнил, как она говорила: «Сделай так, чтобы мое тело было нетронутым».
И в этот момент я увидел, как в траурном зале проходит спиритический сеанс. Я увидел, как уродливый мужчина перед столиком для жертвоприношений вдруг задрожал весь, от головы до пят. Не знаю почему, меня тоже затрясло. Тут меня кто-то хлопнул по плечу: «Молодой человек, в вас тоже дух вселился?» Я, испугавшись, резко повернул голову и увидел, как на меня, улыбаясь, смотрит мужчина средних лет. Это и был Лао Цзинь.
Лао Цзинь сказал, что он — заведующий похоронным бюро. Он смерил меня таким взглядом, каким осматривают рабочий скот, а потом спросил: «Выглядишь неплохо, хочешь научиться мастерству? У нас в похоронном бюро как раз не хватает приличного медиума. Сейчас это хорошее занятие, спрос превышает предложение. Деньги рекой текут». Я остолбенел на какое-то время. А потом сказал: «Хочу, но у меня есть условие».
Я назвал условие, Лао Цзинь был со мной откровенен. Он ответил: «Видел в покойницкой последний в восточном углу шкаф под № 17? Там внутри хранится тело с 1964 года. Генерала одного из окружения Нго Динь Зьема прикончили во время военного переворота. Сын тайком доставил его тело сюда, и оно все время хранится здесь в холоде. Всё деньги, да и они все равно тело не истребуют». Он понизил голос: «Ты потом подпишешь со мной договор, ящик под № 19 будет твоим, храни, сколько захочешь. Если в будущем бизнес у нас с тобой пойдет, я тебе сделаю самую лучшую антисептическую обработку».
В конце он спросил меня: «С кем ты до такой степени не в силах расстаться?» Я, подумав, ответил: «С родственницей».
Мы вместе вели дела десять лет. Он с моей помощью нажил большой капитал. И вышло так, что, кроме этого, я ничего больше делать не умею. Правда, раньше я был очень популярен. У меня нет никаких уникальных способностей, я просто умею играть, умею внимательно слушать, читать по лицу, могу зайти на страницу клиента в Фейсбуке, могу узнать всю подноготную покойного.
Он как-то цинично улыбнулся и сказал:
— Да я никогда и не бросал свою старую специальность. По существу, я все тот же актер.
Когда было свободное время, я ходил посмотреть на нее. Посмотреть, изменилась она или нет. Каждый раз я смертельно боялся, что открою шкаф — а ее там нет. К счастью, она, как положено, лежала на месте, ни капли не изменившаяся.
Так было до позапрошлого года, когда здание похоронного бюро пошло под снос, а Лао Цзинь собрался уходить на пенсию. Он сказал: «Десять лет прошло, забери то, что ты должен был забрать». Я спросил: «Куда ты заставляешь меня забрать?» Он ответил: «Об этом теперь сам позаботься».
На этих словах в голосе Ажана что-то неуловимо изменилось. Дуновение ночного ветра качнуло дверную занавеску. Внезапно я весь похолодел. Через какое-то время я спросил: