Этот труп всем своим видом говорил живым: смерть наступила жестоко и мучительно.
Я был уверен, что любой живой человек, увидевший подобный труп, проникнется глубочайшим сочувствием к умершему, но в случае с родными девушки это чувство могло в мгновение ока смениться гневом, а затем и обернуться поиском козла отпущения. Зайдя в отдел народного ополчения, я сразу ощутил этот гнев — он витал повсюду, застывая в полных ненависти и отчаяния лицах, глядевших на меня. Я интуитивно почувствовал, что, вполне вероятно, именно мне выпадет стать мишенью для негодования и боли родных умершей. Поэтому я решил изобразить, будто покойница была моим боевым товарищем, старался выказать печаль, лил слезы, корил себя, бранил судьбу, в общем, роптал и сожалел изо всех сил. Как я и предполагал, собравшиеся немного смягчились, но надолго этого явно не хватит. Я понимал — да и все это понимали! — что вряд ли труп против всяких обычаев притащили сюда, чтобы выслушать мои сочувственные речи. Наверняка не все так просто, я таких людей хорошо знаю: у них дар создавать проблемы другим! Тут крылся коварный план. В коридоре толкались люди — человек двадцать как минимум, во дворе тоже гудела толпа: видимо, явились все, кто имел хоть какое-то отношение к покойной. У нас на такой случай есть много пословиц: «чем больше людей, тем больше сила»; «чем больше людей, тем больше хлопот»; ну и «чем больше людей — тем больше суматохи». В общем, в коридоре галдели, во дворе рыдали, и никто не пытался их утихомирить. Как назло, все руководство — начальник отдела и комиссар — уехало в уезд на собрание, и осталась сплошь эта, с позволения сказать, «интеллигенция». Видимо, они с таким никогда не сталкивались, раз носились туда-сюда, а толку — ноль. Когда я приехал, ворота были распахнуты настежь и уже успели набежать зеваки. Ну, я-то человек бывалый — участвовал в боях, попадал во всякие переделки, так что взял себя в руки, хоть на душе было неспокойно, и для начала приказал часовому закрыть ворота. По правде говоря, это надо было сделать сразу.
Осмотрев труп и поднявшись на ноги, я уже знал, что делать: нужно нанести упреждающий удар! Пора разогнать всю эту толпу, а то ситуация еще больше выйдет из-под контроля и скандал лишь усугубится. Из анкеты умершей я знал, что ее отец — староста деревни и член партии, а из вчерашнего рассказа понял, что он еще и служил в ополчении. Поэтому я сначала пошел именно к нему: старик явился в старой военной форме с ремнем, которая, очевидно, лет десять с лишним пылилась на дне сундука. Казалось, отец умершей вернулся в прошлое — ни дать ни взять вояка, прибывший в расположение части. Я начал разговор как раз с этого — похвалил его форму, но между любезностями постарался четко донести до старика две мысли:
1. Будучи коммунистом, ветераном и руководящим кадром в деревне, он должен прекрасно понимать, что принести труп дочери в расположение воинской части ради каких-то выяснений — грубейшая ошибка. Старый командир, давший дочери имя, никогда не потерпел бы такого. Но, так как он еще и отец, потерявший дочь, мы готовы войти в его положение и с пониманием отнестись к некоторым опрометчивым поступкам.
2. Раз уж сложилась такая ситуация — надо решать вопрос, а не продолжать препирательства. Толпа только мешает: если мы хотим разобраться в ситуации, как положено, все посторонние должны незамедлительно покинуть территорию, остаются только родственники покойной. Иначе я расценю это как подстрекательство к массовым беспорядкам и буду вынужден прямо сейчас уведомить отдел общественной безопасности.
В конце своей речи я указал на окно комиссариата и проговорил: «Теперь я пойду туда, в кабинет твоего старого друга-командира, а ты отпусти посторонних и приходи, поговорим спокойно. Но если люди не разойдутся, даже дверь открывать не буду». С этими словами я повернулся и пошел в комиссариат, не дав ему ничего ответить. «Куда это он?!» — закричали в толпе. Но никто не посмел остановить меня: возможно, правильно подобранные слова и суровая отповедь отрезвили наглецов. Я был уверен, что мои хладнокровие и строгость в сочетании с военным обмундированием внушат им должный страх. Зайдя в комиссариат, я прошел в кабинет к окну и выглянул наружу — и увидел, что отец уже начал уговаривать всех разойтись. У меня отлегло от сердца.