Вымокший до нитки, он безразлично смотрел вдаль, чувствуя, как скорбь и стыд сжимают его несуществующее сердце.
Через несколько дней к нему прилетела знакомая ворона.
– Увидел сон?
– Да.
– И как?
Он не стал отвечать.
– Не грусти.
Ворона обратила задумчивый взор к улыбающемуся сквозь облака солнцу.
– Тебе не повезло… Вам всем очень не повезло, потому что вам не досталось от него самого главного. От одиночества все ваши страхи, от страхов – злоба и ненависть.
– А ты? Ты, что счастлива?
– Смотря, что понимать под счастьем. То, что для вас счастье, для нас обычное состояние. Мы делаем, что хотим, живем, где хотим, летаем, куда хотим, едим, что хотим. Порой, конечно, едят нас, ну что ж… Главное – смерть не конец, и мы об этом знаем.
– Ты сказала, что неживых нет?
– Да.
– Эта береза… Я пытался с ней говорить, но она не отвечает.
– А кто ты такой, чтобы она с тобой разговаривала?
– Она тоже кем-то была?
Ворона устремила на березу пристальный взгляд, пытливо вытянув вперед шею.
– Нет. Считай, что это просто береза.
Он мрачно смотрел на прекрасное дерево.
– Зачем она здесь? Со своими косами, со своими жаворонками? Почему ветер не занес ее проклятое семя подальше от моего поля? Почему молния не сожгла ее?
Ворона улыбнулась на свой вороний манер.
– Думаю, оно к лучшему.
С минуту оба молчали, не зная, стоит ли продолжать о чем-то говорить. Где-то в огуречных зарослях залилась песней лягушка.
– Я улетаю, – сказала ворона. – Возможно, мы еще увидимся. Держись. Пройди достойно свой путь и не теряй чувство юмора. Помни, ты – пугало. Не человек.
Они распрощались. Ворона вспорхнула с шеста и унеслась в сторону далекого леса, быстрая и свободная, как ветер.
Он знал, что видит ее в последний раз. Ей незачем было возвращаться, не о чем было с ним говорить. Начиналась новая жизнь, которую ему предстояло провести в полном и справедливом одиночестве, вися на своем кресте. Всеми правдами и неправдами, он должен был подготовить себя к этой жизни, сколько бы изощренной муки она в себе ни таила.
Он стоял. Он привыкал, к тому, что должен стоять, и ничего не ждал. Будущего не было. «Я пугало», – повторял он себе. Он вспоминал, что сказала ему ворона про березу. Быть может, его прошлое – тоже лишь мираж, и не было никакой другой жизни?
Он видел мир, он наблюдал за миром и проникал в него. Ему уже были знакомы каждый росток, каждый лист и камень, каждое пятнышко на горизонте. Он слышал мысли птиц и насекомых. Как-то раз он осознал, что не только он видит солнце, но и солнце изо дня в день смотрит на него.
Провожая взглядом все новые дни и недели, он старался меньше вспоминать о себе и о прошлом. Когда мимо проходил сторож он мысленно вселялся в его тело и шел вместе с ним, думал о его заботах, ворчал и покрикивал его голосом. Видя мальчишек, он участвовал в их играх и проказах. Его уже не раздражало, когда они использовали его с какой-нибудь веселой целью.
«Опять расстрел? Ладно, я умею уворачиваться!» – шептал он, видя нацеленные на него рогатки.
Когда лето перевалило за середину, десятки крестьян приходили в поле собирать урожай. Некоторые, заметив его, отрывались от работы, подходили ближе, с усмешкой разглядывали лохмотья, словно какую-то диковинку.
– Твоя шинель, что ли? – спросил молодой парень у сторожа.
– Она! – старик улыбнулся в усы. – Трофейная. Орла спорол и носил, пока пальта не было.
– Не били?
– Я тебя щас сам побью! – рассердился сторож. – С кем разговариваешь! Ну вот, а потом старая стала… Я ее и на пугало.
– Грозное!
– Да… Только вороньё ишь – хитрое стало, не обманешь.
– А ты автомат ему повесь!
Урожай был собран, и лето закончилось. По небу поплыли знакомые из прошлой жизни злые, серые облака. Луга затопили туманы. Заморосили дожди. Береза, державшая зелень до конца октября, почти внезапно стала желтой и начала терять свое убранство. Кружась в воздухе, ее позолотевшие листочки долетали до его темной фигуры и иногда приставали к вымоченной дождями материи. Это было настоящим подарком.
Прошло время, и мерзлую, обезображенную холодами землю устлал белоснежный ковер. Теперь уже даже солнце почти не навещало его. Припорошенный снегом, словно дивное лесное страшилище, наполовину утопая, стоял он посреди бескрайнего, нетронутого совершенства. Его окружала сама вечность. Снежинки водили вокруг него свои хороводы и порой почти скрывали его из виду, превращая в призрачный силуэт. Налетавшие непроглядной пеленой метели стирали границу между землей и небом. В безветренные дни повсюду царила тишь, и лишь на березе, осыпая с поседевших ветвей снег, порой щебетали то синица, то снегирь.