Первый исследователь экономических проблем Пушкина Павел Елисеевич Щеголев в книге «Пушкин и мужики» категорически утверждал, что в «Истории села Горюхина» автора «интересовала не литературная форма произведения, не пародийная ирония по адресу историков, а правда жизни, открывающаяся ему в новой социальной обстановке». Конечно, такой подход к блестящему сатирическому произведению узок, но интересующиеся болдинско-кистеневской действительностью не пройдут мимо села Горюхина (№ 72).
Имущество, полученное Пушкиным по разделу, состояло из 246 крепостных душ мужеского пола и 237 — женского. Они составляли 96 тягол[56] и было у них у всех вместе 79 лошадей, 86 коров, 142 овцы, 47 свиней, 359 кур, хлеба ржаного 191 четверть и 4 меры, ярового 265 четвертей и 3 меры, семени конопляного 12 четвертей и 2½ меры, пчелы 4 пенька. Мочала для выделки рогож запасено было 924. Небогатый кистеневский народ ютился в 80 избах (семей — на 16 больше!). По неполным данным, «лучших дворов» (т. е. мало-мальски достаточных) выявилось только 6, «хороших» — 2, «средственных» — 21, бедных — 35, весьма бедных — 3, не имеющих ничего — 1.
Скорее всего, Пушкин не ведал этой статистики, восстановленной много лет спустя по документам. Но осуществить официальный раздел с отцом ему было необходимо — иначе Опекунский совет не принял бы имение в залог и не выплатил бы деньги, позарез нужные на свадьбу, приданое Наталье Николаевне и на обзаведение. Уже в письме к невесте 9 сентября (№ 76) Пушкин сетовал на возню с разделом. 11-го он подал прошение в ближайший к Болдину Сергачский уездный суд. Управиться с формальностями помогал ему местный грамотей и писарь Петр Киреев (потомки его и поныне живут в Болдине и много в разные десятилетия рассказали легенд о Пушкине). Надо сказать, что дело двинулось споро. Уже 12 сентября был послан земскому суду указ «о введении означенного господина Пушкина вышеуказанным имением законным порядком во владение, со взятием от него в приеме оного расписки, а от крестьян о бытии у него в должном повиновении и послушании подписки». Разве не об этом же повествует хозяин Горюхина: «Около трех недель прошло для меня в хлопотах всякого роду — я возился с заседателями, предводителями и всевозможными губернскими чиновниками. Наконец принял я наследство и был введен во владение отчиной». «В 1830 г., — пишет Щеголев в „Пушкине и мужиках“, — Пушкин сознал обязанности свои по отношению к крестьянам, но не взял их на себя. Он не мог положить конца управлению плута-приказчика. Что мог сделать в устройстве крепостных порядков он, в первой молодости с блеском выступавший против крепостного принципа?» Так что в «Предисловии к повестям Белкина» — ирония обращена Пушкиным отчасти и на самого себя.
Еще по дороге в Болдино Пушкин узнал о холере, надвигавшейся на среднерусские губернии; он мог поворотить назад, но не сделал этого, верный своему обычаю — поспешать навстречу опасности. Он и крестьян старался подбодрить. Существует такой, трудно сказать насколько правдоподобный, рассказ о встрече Пушкина с нижегородской губернаторшей Бутурлиной.
— «Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич? Скучали?
— Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди.
— Проповеди?
— Да, в церкви с амвона, по случаю холеры. Увещевал их. И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»
Быть может, это и не анекдот, судя по письму к Плетневу от 29 сентября (№ 89). Лично за себя Пушкин как-то не привык беспокоиться. Да и холера, как он однажды заметил, не страшнее же арзрумской перестрелки. Он тревожился об оставшейся в Москве невесте. И было отчего! Появление холеры в Москве произвело ошеломляющее впечатление. Вяземский писал Жуковскому 26 сентября: «Я все это время был под давлением единой, душной, нерассеиваемой мысли: холера в Москве». Прежде, чем вокруг города успели устроить надежные карантины, его покинуло более 60 тысяч человек. После этого Москва была оцеплена, «и никто из оной выпускаем, а равно и впускаем в оную не был, кроме следующих с жизненными и иными необходимыми припасами».
56
Тягло — семья крепостных крестьян, составлявшая учетную единицу при обложении оброком, государственным налогом и т. п.