Характером Онегина не довольны, или, лучше, его не любят, хотя судьи поблагоразумнее говорят, что этот характер надобно рассматривать, хвалить, порицать, осуждать, объяснять только в психологическом отношении, как явление нравственное, а в художественном — советуют смотреть только на его изображение, не противоречит ли он сам себе и т. п.; здесь не надобно, говорят они, вдаваться в рассуждение, хорош ли этот характер или нет, а только как он изображен: точно как в портрете, — смотрите, похож ли он на свой подлинник, хорошо ли написан, а не распространяйтесь о том, что нос широк, а брови густы.
Одни говорят, что Онегин изображен не в ясных, не в резких чертах, что нельзя себе представить его личности (индивидуальности), как Дон-Жуана Байронова, как некоторые лица Вальтер Скоттовы; другие, напротив, бьются об заклад, что, по полученным данным, они отгадают все будущие решения Онегина, как станет он действовать в тех или других обстоятельствах. Ну примет ли он вызов Ленского? — спросил атлет из первой партии одного из своих противников. — Тот задумался, но наконец отвечал: это может зависеть от разных посторонних обстоятельств; вероятно, Онегин употребит усилие для того, чтоб кончить распрю. Впрочем, может быть, и примет вызов. — «Изверг, изверг!» воскликнули все присутствовавшие дамы. Многим сделалось дурно, и бедные насилу очнулись, и то выливши по склянке eau de cologne[20] на виски.
Дамы вообще в ужасном негодовании на Пушкина за то презрение, которое он к ним при всяком случае обнаруживает в стихах своих, за злость, с которою придирается. Это — lèse-majesté[21], нашептывают им их чичисбеи, и мы не знаем, каково будет жить поэту на свете, если могущественные дщери Евы внемлют духу мести.
Вызов Ленского называют несообразностию. Il n’est pas du tout motivé[22], все кричат в один голос. Взбалмошный Онегин на месте Ленского мог вызвать своего противника на дуэль, а Ленский — никак. Да и за что было Онегину бесить его?
Жалеют, что Ленский только описывается, а не представляется в действии.
В Ленском находят вот еще какую несообразность: он, идеалист, поэт, никак не мог сказать Онегину, начав с ним говорить об Ольге:
Tout au plus[23], заметил один молодой поэт, Ленский мог говорить о глазах Ольгиных, а о груди, плечах — никак. Другие стали было оправдывать эти слова тем, что Ленский хотел примениться тоном к Онегину, но безуспешно.
Пятой песне отдается преимущество перед четвертою, которую автор заметно хотел наполнить чем-нибудь, и заговаривается, хотя и очень мило.
Нить повествования ведена лучше в первых трех песнях, чем в последних двух, замечают также многие. Читатель по прочтении четвертой и пятой остается в каком-то тумане: прекрасные подробности и эпизоды слишком развлекают его внимание.
Охотники до новых рифм восхищаются Гарольдом — со льдом, Оле — боле, бланманже — уже.
Кстати о бланманже. Для классиков очень соблазнительными кажутся стихи:
А романтики в последнем стихе находят какую-то аналогию с неловким подчиваньем провинциалов.
Онегин, сказал некто, родился под звездою Дон-Жуана, но в нем много русской правды.
Иные вовсе отказались видеть в Онегине что-нибудь целое. Пусть поэт надает нам приятных впечатлений, все равно мелочью или гуртом. У нас будет несколько характеров, описания снов, вин, обедов, времен года, друзей, родных людей, и чего же больше? Пусть продолжается Онегин à l’infini[24]. Пусть поэт высказывает нам и себя в эпизодах, и не в эпизодах.
«Создать такой характер, как у Онегина, невозможно, сказал один. Чтоб описать его, надобно самому быть им». — Согласен с вами, отвечал другой, может быть, автор — Онегин, но только не в святые минуты вдохновения, по будням, а не в праздник.
В таком случае, сказал третий, гораздо лучше верить самому автору. Вот что говорит он об этом: