— Да не эти, а специальные, — пытаюсь объяснить бабе Анне. Та и слушать не хочет. Рукой отмахивается.
— Каки таки ещё машины? Которы горючку возють, хлебовозки всяки? Удумал тож — машины рожки делають! Лепють их бабы да на прутики и тыкають! И так Богу угодно. Знам мы вас, косомольцев…
— Комсомольцев, баб Ань, — поправляю её.
— То и говорю, что косомольцы. Ты, Денша, косомолец?
— Нет ещё, баб Ань…
— И правильно. Косо молятся они. Не по–християнски. От того косомольцы. Бога не признають. А всё от Бога ить…
— Не всё, баб Ань, — возражаю с умным видом убеждённого атеиста. — Глянь в окно — самолёт в небе летит, белая полоса за ним…
— Богу угодно, вот и летить…
Баба Анна за всю свою жизнь нигде не была. Даже в соседнем селе, на центральной усадьбе совхоза «Политотделец». Всего в трёх километрах от Вассино! Меня поражала ограниченность бабы Анны. Неужели не интересно побывать, посмотреть?
— Пошто мне туды иттить? — пожала сухонькими плечами бабуся. Руки её, высохшие, жёлтые, морщинистые, мелко подрагивают на коленях. Выцветшие, слезливые глаза бледны и не понять, какими они были в её молодые годы.
Добрые старики Южаковы скоро стали совсем немощны. Присматривать за ними поселилась в доме их взрослая дочь Нина. Незамужняя приветливая женщина ни одним словом не намекнула мне подыскать другое жильё. Я сам почувствовал себя в неловком положении и переселился к колхозному ветеринару Макару Кустаровскому. В служебную квартиру–пристройку к ветлечебнице.
Вассинский быт отличался от боровлянского. Ещё бы! Здесь было электроосвещение. Я мог до поздней ночи читать книги. Лежанкой мне и тут определили неизменную русскую печь. Обложившись валенками, драными кожушками, толстыми вязаными рукавицами, шапками, я устроил там жаркую берлогу с кипой книг и журналов. Лампочка, подвешенная к потолку, хорошо освещала мой печной угол, и задёрнутая штора не мешала заглатывать книгу за книгой. Понятно, что не из школьной тематики.
Той осенью 4‑го октября произошло самое значительное событие для всего человечества. В СССР запустили первый в мире искусственный спутник земли. Об этом тогда все только и говорили. Ночами смотрели в звёздное небо, стараясь усмотреть в нём светящуюся, быстро удаляющуюся точку. И так это было грандиозно и радостно, что на задний план отодвинулись собственные проблемы, заботы, беды. Что значат дырявые сапоги, залатанная рубаха, протёртые варежки, оторванная пуговица на куртке, когда человек проложил дорогу в космос?!
Осень 1957‑го мне запомнилась не только спутником, возвестившим миру о новой эре покорения космоса.
Собирали на колхозном поле свеклу. Учительница математики Тамара Евгеньевна, нахохлившись под плащом, сидела на огромной куче ботвы, наблюдала за работой нашего класса. Мы с мальчишками бросались свеклой. Я схватил за листья огромную свеклину, раскрутил вокруг себя, намереваясь бросить дальше всех. Листья вдруг оторвались, остались зажатыми в руке. Свеклина полетела, глухо стукнула училку прямо по голове. Та — кувырк с кучи и лежит. Удивлённо раскрытые глаза смотрят в пасмурное небо. Руки в стороны раскинуты. Девчонки из нашего класса кинулись к ней, трясут. Она приподнялась, встала, качаясь, как пьяная, смотрит на всех, будто первый раз видит.
— Где я? — спрашивает.
— На свекольном поле, Тамара Евгеньевна. Ничего страшного, — успокаивают её девчонки. — Просто Генка Гусаченко нечаянно вас свеклиной ошарашил.
Не успела отгудеть голова у «математички», как, словно подкошенная, свалилась в классе «англичанка». Инесса Фёдоровна поставила мне единицу в журнал и тем самым обрекла себя на мучительную боль. Учительница вышла из класса, а я, крайне раздосадованный «колом», изо всей силы пнул дверь. В это мгновение она открылась, и мой кирзовый сапог с размаху впечатался в голень Инессы Фёдоровны. К несчастью своему «англичанка» забыла на столе тетрадь и вернулась за ней. Несчастная учительница с минуту молчала, закатив глаза и не дыша, едва не потеряв сознание от жуткой боли. Потом застонала и тихо заплакала. Капроновый чулок на её красивой ноге был порван и выпачкан грязью. Я тёр ушибленное место, дул на него и приговаривал:
— Простите, Инесса Фёдоровна! Я нечаянно, ну, пожалуйста, простите…
В ту осень какая–то напасть у меня пошла на учителей.
Выдались солнечные, тёплые дни. В школе проводили соревнования по легкой атлетике. От нечего делать я взял метательный диск, завращался с ним. Тот возьми и выскользни из руки. Полетел диск плашмя в толпу болельщиков. Хорошо, что хоть не ребром. Шмякнулся о грудь молодой учительницы химии чувашки Людмилы Викторовны Кудрявцевой — кормящей мамы. Только женщинам понять, каково заполучить удар по набухшим грудям. «Химоза» и так недолюбливала меня за плохое знание её предмета. А тут такое… Характеристику после окончания десятого класса мне выдала — в чистильщики нужников не возьмут! Экзамен по химии на четверку сдал — в аттестат тройку влепила!