Коробок снова в руке. Кира покрутила его на пальцах, решилась. Впервые за последние полгода закурила натощак. Вчера она сорвалась. Подрезавший ее машину хам на приличествовавшем подобным BMW, вынудил ее взорваться. Полчаса жуткой гонки на пригородной трассе, двадцатиэтажная, грязная по сути и содержанию тирада в конце. В раздернутую в страшной злобе дверь лимузина. И ужас, смешанный с восторгом и желанием, на лице водителя. Тривиального, в принципе, мужика в костюме, явно недавно поднявшегося и немного заблудшего в поиске своего статуса. Этот портрет Кира Зеленская срисовала мгновенно, лишь царапнув его профессиональным взглядом. Извиняться не стала. Добила взмахом черных жестких волос и отправилась в салон своего «Енота».
Вчера был тяжелый день. Не из тех, что бьет обухом по голове. Китайская пытка. По капле. Раз – взгляд старшей медсестры на утреннем совещании. Ненавидящий. Обещающий. Два – разговор с внучкой Зои Парфеновой. Милой старушки с безнадежным диагнозом. «Поймите, доктор, у нас собака, дети. Бабушке будет у вас лучше. А я через недельку загляну. И звоните. Звоните в любое время. Все что нужно пришлем». Три – Звягинцев снова напомнил о завалах отчетных документов. Четыре, пять, шесть… А между щелчками холодных капель по голове – умирающие. И просьбы. «Кира, надо сказать этой женщине, что шансов больше нет, так будет правильно». «Кирочка, родственники требуют тебя». «Кира, я не могу. Давай сама. Посмотри, какие у него глаза». Кап, кап, кап…
Психолог в онкологии – одиночка. Он зажат между тремя сторонами и получает удары от всех. Смерть не приемлет ничейного результата. В борьбе с неизбежным возможно только поражение с минимальным счетом. И врачи Березовки лечили подопечных больше не лекарствами, а клочками собственной души. Ровный разговор, железная уверенность, оптимистичные оценки временных улучшений – все это было тем щитом, который до последней трещины прикрывал пациента от ужаса и паники. Изматывающие, рутинные трагизмом смены, ежедневное подтверждение бессилия перед результатом, чудовищный разрыв между вложенным и достигнутым железным молотом выбивали из них надежду. Равнодушие спасало ненадолго. И тогда нечастые, но качественные срывы искали выхода. Рядовым, младшему персоналу доставалось не меньше. Когда Кире приходилось проникать через их дистанцию, через марево отстраненности, она видела лишь пепел, руины и боль, которая обжигала при каждом соприкосновении. И искать что-то живое в этих пустынях было невыносимо тяжело. И конечно – больные. Которые подчас своей жаждой жизни заставляли вздрагивать и терять на время ощущение всей здешней системы координат. Невольно. Но всегда врасплох.
Бороться с этим, противостоять – невозможно. Делиться с другими – безумие. Возводимая на пьедестал звезды в Березовке Кира Зеленская на самом деле сравнивала себя скорее с черной дырой. Все, что проникало через щиты, через горизонт событий, оставалось внутри насовсем. Лишь изредка, повинуясь законом Эйнштейна, стиснутая до скрипа материя рвалась наружу яркими вспышками джетов. И тогда Кира гнала по трассе, стараясь стряхнуть с себя накопленное, лупила по мишеням в тире, или просто сшибала с ног березовских мужчин категорически новой прической, а то и полной переделкой имиджа. К тряпкам она всегда относилась ровно, березовские доктора принимали ее редкие эксперименты с медицинской формой, высоко оценивая результаты трепетного отношения к ароматам и кремам. Влюблялись в Киру обычно бесповоротно - врачи, мужчины, женщины, больные. Все находили внутри себя и причины, и оправдания. Кира больше страдала, чем наслаждалась.
Кира Зеленская считала себя профессионалом. И нескромно – высокого класса. Чужая боль не оставалась. Но невозможно ежедневно глотать кактус и не пораниться. Истории, жалобы, мольбы и страхи наносили раны. А подчас и целые борозды, которые заживали долго и тяжело. Боролась Кира не с этим. А с тем, чтобы от ран не дубела кожа. Получалось. И больно было – каждый раз.