Поначалу его у нас на смех подняли. Ведь в Сибири сроду охоту на всяких там бекасов, да и на уток баловством считали. — Егерь держал кружку обеими руками, словно грея ладони, и я, полагая, что он озяб, предложил выпить водки, но он лишь досадливо мотнул головой.
— А если для баловства еще и собаку везти за тысячи километров, тогда кто ты? Сумасшедший. Ну, может, не совсем, но чокнутый — точно. Хоть по всему видать, неплохой он человек был, но думали о нем примерно так. Правда, после первого же года мнение изменилось. Собака-то оказалась универсальной. Что там по утке, по косачу, по глухарю шла… Лося мертво держала. Одна! Ло-ося-я!
За войну собаки хорошие повывелись. Помешались с дворнягами так, что не поймешь, каких кровей.
Вот охотники и потянулись к учителю. Некоторые, понятно, заводили разговор о продаже собаки. Да зря! Не было той цены, за которую мог ее продать хозяин. Не было. И быть не могло, потому как собака для настоящего охотника — это что жена… Недаром им имена человеческие дают… Да охотник, ежели он…
— Вот привычка дурная… — возмущенно всплеснул руками Тихоныч. — Ты про что начал рассказывать?
— А я про что?! — вскинулся егерь и замолчал, обиженно поджав губы.
Я сердито глянул на Тихоныча и предложил егерю чай погорячее.
— Нет, спасибо, — сказал тот и не преминул пожаловаться. — Чего он? Я же от всей души…
— Не обращай внимания, — попытался успокоить его я. — Чего ты от него хочешь? Главный инженер. Технарь по образованию. И душа у него уже железная. И чувства человеческие он только по чертежам разбирает.
Тихоныч не понял шутки и засопел. А егерь, удовлетворенный моим заступничеством, продолжил:
— Это сейчас у каждого машина… А тогда на все село, на весь колхоз одна была — «студебеккер». Шофер — мужик рослый, как говорят, косая сажень в плечах… Вечно под хмельком, балованный всеми… А как же — незаменимый человек в селе… Он тоже приставал, к учителю насчет собаки, чтобы купить… Да бесполезно все…
И вот раз поехали мы с учителем на этом «студебеккере» в лес выбирать делянку для рубки дров. Заготовляли сами. Делянки громадные… На выбор рубили, не все подряд, как нынче…
— Ты опять про дрова… — не выдержал снова Тихо-ныч.
— Про собаку я, — спохватился егерь. — Взяли мы ее с собой. А день жаркий… Набегалась она, пока мы осматривали да обмеряли делянку, и легла под машину. А задний борт открыт был. Сухостой мы хотели грузить. Вдруг шофер от нас боком-боком и бегом к машине. Мы стоим, не поймем, в чем дело. А он, подлец, машину завел да каак дернет! Борт задний от рывка поднялся. Собака вскочила. А он и опустился ей прямо на голову. Даже завизжать не смогла, бедняжка. Упала, вскочила и ходу.
Учитель побелел весь, подскочил к шоферу, кулачки сжал и шепотом спрашивает:
— Ты что наделал? А тот:
— Не хотел продать, так теперь не мне, но и не тебе. — И грудь выпятил, она как раз на уровне плеч учителя пришлась.
И учитель не ударил. Не смог он. Воспитание не позволило. Ударил я. Головой в живот ударил. Как, бывало, на фронте, в разведке…
Этот гад согнулся, задыхается, а я его же мордой да об свое колено… На, сволочь! На! Шофер вырвался от меня да в бега. Нервный я тогда был, после контузии еще не отошел, — добавил егерь оправдываясь.
Я удивленно посмотрел на него, на его устало опущенные плечи и спросил:
— А если бы не после контузии, то не ударил бы?… Егерь вскинул голову и улыбнулся открыто:
— Ударил бы! Да я бы за это и сейчас… — И, словно устыдившись своего порыва, продолжил: — Завели мы машину и домой. Приезжаем, точно, собака уже здесь. Язык как высунула еще до удара, так он и висит, из морды кости торчат во все стороны. Ни есть, ни пить… Позвали ветеринара, тот только руками развел…
Пока надежда была, учитель бегал, суетился. А тут сел на крыльцо, руками лицо зажал и говорит невнятно так, тихо:
— Миша, не надо, чтобы она мучилась. Не надо…
— Тогда я помоложе был, сердцем покрепче. Взял собаку на поводок. За ружьем зашел и повел к оврагу. Верите, все она понимала. Абсолютно все! Взгляд ее до сих пор помню. Не убегала, не рвалась. Просто стояла и смотрела… — Егерь вздохнул глубоко, дернул головой и добавил: — Вот такой, понимаешь, случай.
Тихоныч молча потянулся к фляжке. Топ сучил лапами во сне и тоненько взвизгивал. Из-за горизонта поднималась полная луна, предвещая и назавтра опять хорошую погоду…
МЕЧТА ДЕТСТВА
С детства я мечтал иметь настоящую охотничью собаку. Обязательно породистую и обязательно с родословной. Чтобы ходить с ней на охоту, на выставки, чтобы она получала медали, дипломы, чтобы я гордился ею, и чтобы все завидовали мне.
Мечта была настойчивой, упорной. Но… сначала не разрешала мама, позднее не было времени — служба в армии, учеба в институте… Но вот, наконец, все житейские препятствия позади, и для осуществления моей заветной мечты осталось одно: найти то, что так долго волновало и даже снилось ночами — настоящую охотничью собаку. И тут я неожиданно столкнулся с большими трудностями, потому что в наше время чистопородная охотничья собака, к сожалению, редкость. За щенками от таких собак очереди невероятные — на три-четыре года вперед, да и то по знакомству. А я не мог ждать так долго, мне нужна была собака сейчас, немедленно.
Помог случай. Как-то вечером позвонил приятель:
— Слушай, есть спаниель чистокровный. Сосед по гаражу, врач, уезжает за границу работать. Продает собаку…
Я засыпал приятеля вопросами, но он сам толком ничего не знал, лишь согласился утром сопровождать меня.
Ночь я не спал. Ворочался с боку на бок. Вставал. Курил. Листал охотничью литературу и мечтал. Я видел этого спаниеля ясно. Видел как наяву. Видел его поиск — нервный, горячий… Его неповторимую стойку на дичь. Видел, как, громко хлопая крыльями, взлетает тетерев-косач. Как он скрывается за деревьями…
А спаниель?
А спаниель снует челноком в высокой траве, и только по шевелящимся верхушкам я угадываю, куда он движется.
И еще… Утиная охота. Весеннее солнце играет на вешней воде. Плавает, прихорашиваясь, моя подсадная утка… Спаниель лежит в скрадке рядом со мной, я чувствую тепло его тела. Вдруг он напрягается, над нами свистнули крылья селезня, а подсадная, очнувшись, закричала громко, страстно: «Кря-кря-кря-кря! Крякря-кря!»
Селезень садится, разбрызгивая сияющие капли, он весь переливается в лучах солнца…
Ружье вскинуто к плечу… Спаниель вытягивается в струнку…
В эту ночь мне так и не удалось заснуть.
На пятый этаж к квартире номер двадцать девять я поднялся мигом. Волнуясь, нажал кнопку звонка. За дверью послышался бархатистый собачий бас. Незлобивое, но полное достоинства: «Грр-рав!»
Да, спаниель был чистокровным. Весь его вид подтверждал это. Черный, с волнистой шерстью и длинными, чуть не до пола ушами, с крепкой грудью и широкой спиной. Ему недавно исполнилось три года, он был в расцвете сил.
Для охотничьей собаки три года — самый прекрасный возраст. Обычно к этому времени она уже познает все тайны своего ремесла. Характер становится спокойным, уравновешенным. Она не бросится за порхающей бабочкой, не сделает стойку на лягушку, хорошо слушается команды…
Спаниель мне очень понравился. К тому же его звали Бим, и он лег у моих ног, хотя мы с приятелем сидели рядом. Все складывалось так удачно, да и радость так переполняла меня, что подробностей переговоров о продаже я не запомнил. Но прощанье хозяев с собакой было трогательное. Как я понял, детей у них не было, и они очень привязались к Биму. На глазах хозяйки, да и хозяина, блестели слезы.
Мы спустились с пятого этажа. Вышли во двор. Я вел на поводке Бима. Приятель, хозяин и хозяйка тащили следом собачий скарб, который оказался весьма громоздким — намордник, праздничный ошейник, декоративный поводок, коврик-подстилка, расческа, щетка, два махровых полотенца, две миски, родословная, паспорт, свидетельства и награды за экстерьер, пузырьки с лекарствами… И, наконец, объемистый сверток с куриными потрохами, ножка-ми, головками, который хозяйка дала на первый случай, предупредив, что мое драгоценное приобретение ничего больше не кушает. Она так и сказала: