Я все пытался понять, какого черта он меня преследует. Одно время, после того, как я узнал, что его кличка Рогатый, я принимал его за дьявола — любой бы в моем положении, будь он хоть самый распроперемахровый атеист, стал бы, в первую очередь, задумываться о сверхъестественном.
Дьявол — это страшно. Прежде всего потому, что это означает — никаких шансов. В некотором смысле, в данном конкретном случае, дьявол, Бог — это все равно. Вот именно что никаких шансов. Кто-то из них обделывает какие-то свои дела, для которых почему-то нужно раз за разом зверски тебя убивать, чтобы потом возродить вновь, и ты ничего не можешь сделать. Ты не можешь ни понять, почему так с тобой поступают, ни изменить ничего, ты не в состоянии ни убежать от смерти, ни приблизить ее. Ты даже не в состоянии определить, дар это или кара — то, что вытворяют с тобой эти самые Высшие Силы (скорее всего, ни то, ни другое). Ты, конечно, теоретически обладаешь полной свободой воли, но на практике это такой напряг — что-нибудь в своей судьбе изменять: кому, как не мне, это знать. Если имеешь дело с дьяволом, он подавляет с самого начала и навсегда. Быстро привыкаешь, конечно, но такая ужасная безнадежность!
В версию с дьяволом все происходящее со мной укладывалось как нельзя лучше, тем более, что другого достойного сценария я придумать не мог. Я в каком-то смысле технарь и, несмотря на то, что в свое время прочитал чертову кучу научной фантастики, всегда прекрасно понимал: ни сумасшедший изобретатель, ни инопланетяне, ни какая-нибудь другая барабашка в этом роде на подобные эксперименты попросту неспособны. Вероятность — ноль. Но мне все равно не верилось ни в Бога, ни в дьявола, точнее, в их причастность к моему нынешнему круговороту жизней Сурка. Одно время я даже думал: мне, наверное, все это снится. Потом понял, что даже если и снится, то это сон, из которого не просыпаются, жизнь вообще есть сон, из которого не просыпаются, из которого только умирать можно раз за разом, как я, — а значит, и все равно, во сне ли я живу или в какой-то другой, столь же реальной жизни.
В конце концов я вспомнил, что есть еще Василь Палыч, который мог, в принципе, хотя бы частично удовлетворить мое любопытство, но он в каждой моей жизни Сурка был недостижим. Он не то чтобы избегал меня, нет, он просто обращал на меня чуть меньше внимания, чуть меньше возился со мной, пытаясь приобщить к головокружительным тайнам и абсурдам современной физики (действительно, какого черта меня к ним приобщать, он ведь знал, что я уже приобщен, что ничего нового он мне по этому поводу рассказать не может), чуть реже оставался со мною наедине и напрочь отказывался реагировать на мои намеки или прямые вопросы. И так из жизни в жизнь, я даже привык.
Однажды, после того как меня убивали особенно долго и зверски (это был не Рогатый), я не выдержал и, выждав соответствующее количество лет, попробовал вынудить его ответить.
На этот раз я не искал встречи один на один, а попробовал заговорить с Василь Палычем непосредственно на уроке, при свидетелях.
Близилась перемена. Василь Палыч, закончив обязательную часть урока, вел традиционную «мозговую зарядку» и рассказывал классу о черных дырах. В то время об этих, может быть, и вообще не существующих объектах было известно куда меньше, чем к моменту моей последней смерти. Стивен Хокинг — калека из английского Кембриджа, убийственно упорный в своей гениальности, урод с огромными ушами и головой, навсегда положенной на плечо — еще не доказал миру, что черные дыры светятся, может, даже он и от своей болезни Лу Херига не свалился (а это вам не понос), еще не начали спорить о сверхмассивном теле в центре нашей Галактики — словом, известно было о черных дырах очень мало, почти так же мало, как и к моменту моей предыдущей смерти, а я уже не в первый раз на протяжении моих жизней Сурка поймал Василь Палыча на том, что он отчаянно фантазирует.
Когда он попытался (без особого успеха) объяснить классу, что такое сингулярность, и договорился до того, что в черных дырах нарушаются физические законы, я спросил его:
— Может быть, их нарушает дьявол? Может быть, вообще все, что происходит с нами необычного, можно объяснить играми дьявола?
Он понял. Он улыбнулся плотно сжатыми губами и, вперившись в меня своими мудрыми водянистыми глазами, сделал длинную, понятную только мне паузу.
— Дети, — сказал он наконец, — не ищите дьявола там, где его нет, усе на свете имеет реальные объяснения. А дьявол здесь ни при чем. Дьявола породили ленивые мозги — это же так просто, взять да и объяснить загадку, объявив ее необъяснимой. А дьявол необъясним по определению, значит, не надо и стараться, чтоб объяснять.