Дочку, конечно, сразу же захватили женщины — теща, жена, тетка. Я сидел на кухне, брал целлофановые мешочки с фруктами, что жена принесла обратно из родильного дома, вытряхивал фрукты в тазик с водой — помыть. Сливы ровно легли на дно, образовав лиловую мостовую какого-то города, персики плавали посередине, как оранжевые, пушистые экипажи, яблоки всплывали и висели наверху, как розовые облака.
Потом я стянул с веревки пеленку, стал сушить ее над газом, сквозь темное, мокрое полотно виднелся синий гудящий кружок. Но тут набежала теща, оттолкнула, вырвала пеленку и умчалась.
«Мне кажется, я никому не интересен», — подумал я.
Тяжело вздыхая, я стоял в длинной очереди в кассу.
— Значит, так, — опомнившись, заговорил я, когда очередь подошла, — бутылку подсолнечного масла...
Громыхание кассового аппарата.
— Пачку гречневой крупы...
Громыхание.
— Полкило творога... Вот такие неинтересные покупки, — не удержавшись, сказал я.
— А что делать? — неожиданно сказала кассирша.
И главное, когда я донес все это, пытаясь удержать в охапке, и высыпал на стол, жена быстро глянула и сказала как ни в чем не бывало: «Ага. Ну ладно. Поставь в холодилу».
На кухне сидела теща, занималась обедом, разговаривая сама с собой: спрашивала и тут же отвечала, говорила и сама же опровергала. Войдя, услышал отрывок последней возмущенной фразы: «...разве это дело — давать чучелам деньги?!»
Увидев меня, она колоссально оживилась:
— Скорей послушайте, — сказала она, — какой я сочинила стишок: «Жила-была девочка. Звали ее Белочка».
— Неплохо, — задумчиво сказал я, — а еще есть: «Шел Егор мимо гор...»
— Весной мы с Дашенькой поедем к Любы, — сияя, сообщила теща.
— Кто это — Люба?
Выяснилось, что это ее сестра, живущая где-то на Урале.
«Ну, это мы еще посмотрим», — хмуро подумал я.
Она стала жарить рыбу — валять в муке, раскладывать по сковородке.
Я все норовил вскочить, умчаться по делам, сидел как на иглах.
— Какие-то вы странные, — говорила теща. — Поешьте рыбы.
Долго жарит, долго...
Щелкнул замок: пришел с работы тесть.
— А-а-а, — слышен его голос. — Ну, я сейчас, сейчас.
Сейчас он, наверно, снимает плащ, аккуратно вешает его на распялку, потом ставит галоши, строго параллельно, берется с двух сторон за бантик на ботинке, тянет. Долгое время вообще ничего не слышно, только дыхание: вдох, выдох. Что он там — заснул, что ли?
Наконец, потирая руки, входит в кухню.
— Суп будешь? — спрашивает теща.
— Суп? — он удивленно поднимает бровь.
Казалось бы, чего здесь странного — суп, но он такой — всегда переспросит.
Потом мы сидели в комнате, молча. Тесть читает газету, одну заметку, долго, удивительно долго. Вот наконец отложил газету, потянулся к журналу. Неужели возьмет? Этот номер молодежного журнала со статьей обо мне, с моим портретом и несколькими репродукциями работ. Я давно уже, много раз, как бы случайно оставлял на столике... Тесть берет журнал в руки.
«Неужели сейчас прочтет?» — замирая, подумал я.
Нет! Сложил этот журнал с другими, стал сбивать их ладонями, уравнивать края. Видно, ему откуда-то известно, что журналы существуют не для чтения, но для аккуратного складывания их стопками.
Теща, прибежав с кухни, на минутку присела на диван. По телевидению как раз идет нашумевший фильм с известным актером в главной роли. Она вглядывается, щурится и вдруг радостно заявляет:
— Так это ж Генька Шабанов — на нашей лестнице жил!
— Вечно, маменька, ты придумываешь, — хрипло, зло говорит ей тесть.
Она поворачивается к нему, глядит на него, непонятно блестя очками.
— Какой у нас папенька молодец! — умильно говорит она. — Сегодня видела его в метро — костюмчик такой славный, и даму под ручку ведет, так ловко, деликатно. Я еще подумала: какой он сладенький, наш папочка!
Тот, ошалев, откинув челюсть, сидит, ничего не понимая. А она встает и гордо уходит на кухню...
Но энергия — удивительная! Только что вымыла посуду и уже — топает утюгом, гладит.
— Имеются товары, — говорит она, важно появляясь. — Цвета: сирень, лимон.
Потом она подходит ко мне, преувеличенно вежливо говорит:
— Сдайте завтра бутылки. Хорошо? И картошки купите.
Я молча киваю. Я физически уже чувствую, как все эти невкусные, неинтересные дела опутывают меня, делают своим...