- Кто знает? "У искусства нет цели" любил повторять Родди. Он что ни говорил был хорошим поэтом. Когда я читала стихи мужа - я становилась испанкой. Становилась такой, как он воображал меня - мой пылкий волшебник Родриго. Его стихи околдовывали, преображали. Значит - это тоже цель: дать возможность прожить человеку много жизней и перечувствовать то, что не вмещается в его собственную, единственную, ограниченную местом и временем.
- Верно, Ди. Это шанс примерить на себе иные обличия, даже попробовать на вкус гениальность. Не всякому гениальность впору. Но вот Пушкин, к примеру, или Моцарт - близки, наверное, всем. И каждый переживает подъем, радость, потому что становится их сотворцом, единомышленником. Потому что "Мороз и солнце, день чудесный!" - это ведь живет в каждом из нас, как и Маленькая ночная серенада. Как этот абажур Булгакова. Мне кажется - здесь кроется очень важная философия: "Никогда не сдергивайте абажур с лампы. Абажур священей". Ведь он не пишет: "Не предавайте родину, не трусьте, не суетитесь". Пустые слова, в сущности - абстракция. А теплый свет от лампы свет нашего дома, нашего маленького теплого уюта - конкретность. Развороши этот надышанный покой людского жилья - и посыпется все. Фашисты будут уничтожать евреев, католики - гугенотов, лысые - кучерявых... Будут пылать библиотеки, будут вытаптыть "старый мир" сапоги очередных революционеров. Дьявольское разрушение государств, формаций начинается с посягательства на покой и свободу отдельной души... Вот на этот наш теплый свет.
- Читай дальше, Эн. Только не секунду глянь сюда, я в точности повторяя узор старого кружева, которое принесла Зайда, - Ди протянула сестре свою работу и обрывок пожелтевшей ткани.
- Господи, как это у тебя получается?!...Ты дала новую жизнь чьей-то фантазии. Это тому клочку не меньше ста лет - нитки расползаются прямо в руках. Если бы не ты, Ди, - все превратилось был в прах...Душа той женщины, что когда-то связала кружево для распашонки новорожденного или для подушки новобрачных, думаю, ликует. Чудесные "звездочки" и как хитро закручены вот эти "ракушки"! - Эн осторожно расправила на колене кружево. - Что бы не утверждали мрачны "умники" - добро и красота нетленны. Они спасают друг друга, а поэтому неразлучны, как мы.
- Спасибо, дорогая. Ты подала отличную идею - я свяжу крестильную одежку для младенца и передам в салон Донован. Пусть уж до конца торжествует связь времен... - Ди подняла связанный образец к глазам, задумчиво глядя сквозь него на свет: - Ты вправду думаешь, что все неспроста? Что все случившееся с каждым из живущих имеет смысл и какую-то цель?
- Иначе думать нельзя. Для этой мысли в первую очередь, в нашу голову и вложено серое вещество. Вот я тебе сейчас прочту слова очень умного человека, - Ди покатила в кабинет, за ней направилась Ди. - Достань ту синюю книгу.
- Ты не можешь не командовать. А ведь старше всего на пять минут. Господи, что бы это было, если б я родилась на год позже? - привычно ворчала Ди, взбираясь по стремянке на верхнюю полку за томиком Борхоса.
Когда близнецам исполнилось пять, родители расстались. Забрав детей Наталия Владимировна уехала в Голландию, где уже двадцать лет жила сестра её отца, вышедшая замуж за фармацевта. В доме Зинаиды Дувардс в северо-восточном предместье Амстердама нашлось место для дочери застрелянного большевиками доктора. Собственно, кто выпустил роковую пулю, сразившую Владимира Осиповича Шостакова на пустой ночной улице Васильевского острова, - неизвестно. Он возвращался от ребенка, заболевшего корью - родители, испугавшись сыпи, пригласили венеролога. Пустынные переулки припорошил первый снег, нарядно искрящийся в голубом лунном свете. Доктор с наслаждением вдыхал свежий, антоновкой пахнущий воздух и думал, что все как-нибудь образуется. Шел ноябрь 1918 года.
Его обнаружили под утро пьяненький сосед - вытекшую из простреленной сонной артерии кровь прихватило морозом, мужичек подскользнулся и упал на покрытый снегом труп. Зинаида, жившая в Финляндии, не смогла, естественно, приехать на похороны брата. Она люто возненавидела большевиков и настояла на том, чтобы вдова Владимира с дочерью эмигрировали. Но уехала только племянница Наташа с молодым мужем - художником Марком Вильвовским. Вильвовский оказался человеком независимого нрава. Бездетные Дквардсы узнали о том, как бедствовала в эмиграции его семья лишь после того, как супруги расстались. Они не только взяли к себе Наташу, но и обеспечили оплату частичного пансионата, в котором учились Эн и Ди. Рождество девочки проводили в Голландии, а летние каникулы - с отцом.
Константин Сергеевич Вильвовский покинул Европу, обманувшую надежды многообещающего живописца. Он стал художником в Нью-Йоркском издательстве и достаточно преуспел. Его американская жена Джейси писала книги о животных. Летом, забрав близнецов, они совершали потрясающие поездки в самые экзотические уголки земного шара, где водились редкие виды диких зверей и насекомых. Марк и девочки делали зарисовки, Джейси фотографировала, наблюдала и вела дневник. Они были похожи на хорошую семью. Константин неоднократно вступал в переговоры с бывшей женой о возможности забрать дочек в Америку, но Наталия была непреклонна: "Окончат школу, а там выберут сами", - решила она.
Сестрам перспектива "дележки" казалась совершенно невероятной. Даже трудно было вообразить, что родители могли развезти их по разным материкам. "Лишиться сестры - все равно что оторвать половину от самой себя" - думали обе.
Близнецы были неразлучны и воспринимались как единое существо. В школе, чтобы без конца не путаться, их нахывали Энди - и одну, и другую.
Трещина в монолите под именем "Энди" наметилась в результате сущего пустяка. Эн подхватила ангину, а Ди, обычно хворавшая вместе с ней, почему-то не выдержала напор инфекции. Она ежечесно мерила себе температуру, высунув язык, рассматривала его в зеркале и даже, выскользнув на балкон без пальто, глубоко дышала морозным альпийским воздухом. Величественный покой каменных громад, праздничная белизна заснеженных равнин, темная зелень сосновых рощ, источавшая хвойный аромат - все напоминало о приближавшемся празднике, которого близнецы так ждали.
Им исполнилось шестнадцать. В мире бушевала страшная война, но в пансионате, затерявшемся в швейцарских Альпах, жизнь протекала мирно. Двадцать четыре ученицы старших классов шили белье в помощь армии, младшие клеили елочные игрушки для семей беженцев и все вместе готовили рождественский концерт для санатория, где лечились раненые.
Эн и Ди читали в домах басни и пели песенку про эдельвейс.
- Ни за что не поеду без тебя. Пусть фрау Грис сажает меня в карцер, заявила Ди лежавшей в жару сестре.
- Глупости, - просипела Эн. - Раненым от этого легче не станет. Да и мне тоже. Лучше поезжай, а потом все мне подробно расскажешь.
- Но я не смогу одна! - в голубых глазах Ди стоял огромный, как восклицательный знак на плакатах, страх.
- Ты же понимаешь, что многие вещи нам придется делать по отдельности. - Мудро заметила Эн.
- Например, болеть? - Пощупав свой лоб, Ди с удивлением обнаружила, что температура у неё так и не поднялась.
- Например - выходить замуж, - мрачно уточнила Анна.
И будто напророчила! Среди раненых санатория оказался молодой испанский офицер из состоятельной семьи. У Родриго Кордеса была раздроблена осколком снаряда коленная чашечка и поврежден позвоночник. Ему грозил пожизненный паралич. Ди вернулась в слезах.
- Господи! Он такой красивый! Огромные черные глаза как у святых Эль Грека и тонкое мученическое лицо. Его возят на коляске, но когда я пела, Родриго приблизился к самому роялю... И потом поцеловал мне руку! - Ди восторженно зажмурилась.
- Так, вы познакомились?
- Вот! - Ди протянула открытку санатория, на обратной стороне которой было аккуратно выведено полное имя и адрес.