Господи, всполошилась старшая Рощина, он уже все решил!
— Андрюша, понимаешь, с детьми не просто. С чужими особенно. Лучше бы ты сошелся с Таней поближе. Получше узнал бы ребят. Оно само все и организовалось бы. В директивном порядке такие вещи не делают. Надо время, привычка, терпение.
— Возможно, ты права. Но я уже сказал Никите, что я его отец.
Валя ахнула:
— Ты ненормальный. Тебе лечиться надо. Разве можно творить такое?!
— Можно! — рубанул Андрей. — Творить можно все, что угодно, главное, определить цель. Я желаю детям добра и действую в их интересах.
— Жизнь — не романы. Ты не вправе вмешиваться в чужие судьбы.
— Жизнь так же не управляема, как романы. Главный не властен над финалом. Потому надо идти вперед и не бояться последствий.
— Эк, тебя разобрало, — буркнула Валентина, лишь бы сказать что-нибудь. Удивлению ее не было предела. Андрей, всегда рациональный и спокойный, словно помешался. У него горели глаза и подрагивали от возбуждения губы. — Чего же ты достиг, обманув мальчика?
— Я отрезал пути к отступлению. Понимаешь, Валечка, тут такое произошло. Что я просто не выдержал.
Пару дней назад Андрей и Никита разбирали на чердаке старый сундук. Где-то под ворохом пожелтевших газет и истрепавшихся журналов, под слоем, пересыпанного табаком, тряпья лежала коробка с оловянными солдатиками. Ими в детстве играл Андрей, затем сын Валентины Максим, потом дочка Юля. Теперь Никита нетерпеливо заглядывая в провал сундука, ждал обещанного подарка.
— Я ненавижу своего папу, — сказал вдруг мальчик. — Я выросту и убью его.
Андрей растерялся. Ребенок доверил ему сокровенное — свою ненависть. Говорить в утешение пустые незначащие слова было кощунственно. Молча, Рощин вытащил из сундука соломенную шляпу с провалившимся днищем, натянул на голову Никите.
— Красавец! А вот и наши солдатики!
Долгожданная коробка наконец-то обнаружилась и, как следовало ожидать, привела Никиту в полный восторг.
— Ой, моя фотография! — Никита подобрал с полу снимок. Затем с сомнением добавил: — У меня нет такой машины.
Конечно. Большой железный грузовик, который прижимал к груди светловолосый мальчик на фоне деревянного резного кресла, принадлежал Андрею. Он помнил, как отказался сниматься без любимой игрушки и как сам потащил ее в фотосалон. Было ему тогда, дай Бог памяти, кстати, вот и дата на обороте, пять лет, столько, сколько сейчас Никите.
Андрей смотрел на карточку в легкой прострации. Этого не могло быть! Тем не менее, было! Если не считать легких отличий в росте, весе и других анатомических особенностях, сходство между Никитой и им самим, пятилетним, обнимающим железное уродище, было разительным.
Ночь Рощин провел без сна под заунывное тиканье будильника и собственное бормотание: «..этого не может быть…». Днем, так и не придумав ничего путного, Андрей увез Никиту в город, сводил в зоопарк. И там, наконец, понял, что надо делать.
На обратном пути он остановил машину, признался:
— Я твой папа. Я потерял тебя, долго искал и только сейчас нашел.
Никита уставился на Рощина огромными изумленными глазами, в которых медленно и натужно рождались слезы. Он молчал и ждал продолжения.
— Мы жили вместе и очень любили друг друга. Потом поехали на поезде и попали в аварию. Мама сильно ударилась головой, потеряла память, забыла меня. Я долгое время тоже ничего не помнил. Но всегда чувствовал, что где-то у меня есть сын.
Детство, проведенное в окружении мыльных сериалов, сглаживало огрехи выдуманной истории. Никита согласно наклонил голову и уточнил:
— А дочка? Маша ведь тоже твоя? Правда?!
— Конечно же, — немедленно исправился Рощин. Секунду назад он не думал о девочке. Однако услышав имя, встрепенулся. Отдать кому-либо Машуту, даже в воображении, было выше его сил. — Конечно, она моя. Чья же еще? Я долго искал вас. Наконец, нашел. Мне казалось, мама увидит меня, и все образуется. К сожалению, так не получилось. Я для нее пока чужой человек.
— А если она никогда тебя не вспомнит? — забеспокоился мальчик. — Мы снова вернемся домой к тому папе?
— Нет, — уверил Рощин. — Я ни кому вас не отдам. Никогда и ни кому. А за маму не беспокойся. Пройдет время, она полюбит меня снова. Но пока о нашем разговоре никому ни слова. Хорошо?
— Хорошо, — Никита улыбнулся натянуто и тихо спросил: — Ты меня не обманываешь?
— Нет, сынок, — последнее слово далось Рощину с удивительной легкостью.
— Ты меня, в правду, любишь? — Слезы созрели и тихо потекли по круглым розовым щекам.