Утром, едва по мостовым зацокали копыта лошадей и послышались звонки конки, она тихо на цыпочках пробралась в коридор, замирая, повернула головку замка, переступила порог, оглянулась на прощание.
В двух шагах от нее Надин, страшная, лохматая, с черными кругами под глазами, с перекошенным от ужаса лицом, крестным знамением осеняла бегство.
С лестницы донеслось:
— Я сама видела в Москве…в луже крови…без головы…брюхо навыворотку….молоденький такой, — на верхний этаж поднимались соседские кухарка и горничная. — Здравствуйте, барышня. — Это к Оле. И снова между собой: — Я бегу домой, трясусь от страха: среди бела дня убивают, совсем стыд потеряли.
— Да уж страхота. Пирог-то не сгорел?
— Чуть присох только. Я его мокрой тряпкой накрыла.
— Слава Богу. А с чем пирог-то был?
Оля обессилено разжала пальцы. Саквояж с вещами упал на пол. За ним на паркет осела и Ольга. Подняла на тетку, красные, заплаканные глаза; прошептала сухими губами:
— Надечка, — и зашлась в истошном рыдании. — Ты права. Я остаюсь.
Из комнаты выскочил Павел. Увидел раскрытую дверь, саквояж, сидящую на полу дочь и закричал вдруг сорванным голосом:
— Встань немедленно! Немедленно встань! Простудишься! Там же сквозняк!
Вечером следующего дня Матвеев повез Ольгу к Прохору Львовичу Люборецкому. По дороге больше молчали, но по-доброму, дружески, примиряясь.
— Папенька, он, в правду, необыкновенный человек? — спросила только Ольга.
— Он спас нашу Надю и многих других глупых девчонок.
Ольга закусила губу. Ее причислили к последней категории.
Люборецкий встретил Матвеевых радушно. Получив телеграмму Надин с просьбой приютить и вразумить племянницу, он тот час ответил согласием. Теперь, приставив пенсне к глазам, внимательно изучал подробное письмо.
«Прохор Львович, я все выяснила. За этой историей стоит Ярмолюк. Он подослал Арсения к Ольге, чтобы вернуть меня в партию. Честно говоря, я в растерянности и не знаю, что еще можно ожидать от этого ужасного человека…»
— Дочитаю позднее, — Люборецкий положил послание в карман халата и с любопытством уставился на новую подопечную:
— Ольга Павловна, извините за прямоту, в моем возрасте извинительно многое, но вы — красавица. Я в восторге. Обычно в революцию идут серые и невзрачные особы. Каковы ваши взгляды? Социал-революция? Прелестно. Моя любимая доктрина. Последнее увлечение, можно сказать, — подхватив Олю под руку, спец по террору и врачеванию душ, направился в комнаты.
Дочь испуганно оглянулась на отца. Бесцеремонный старик смутил ее.
Матвеев пожал плечами. Он и сам чувствовал себя неловко.
— Вы, батенька, кажется, домой торопились, — Люборецкий вспомнил, что милая гостья прибыла не одна. — Вот и отправляйтесь, без промедления. Поезд обратный через три часа. Чаю можно и в ресторане попить. Надежде Антоновне привет и наилучшие пожелания. Прощайте, Павел Павлович. Прощайте, любезнейший. Впрочем, нет, погодите немного, я черкану Наденьке пару строк.
ЖИЗНЬ
— Извините, но кроме вас мне не с кем посоветоваться. — Валентина Рощина подняла умоляющий взгляд на незнакомую женщину.
Танина соседка ободряюще улыбнулась:
— Не волнуйтесь, я с удовольствием помогу вам. Только расскажите все по порядку.
Они сидели в кафе, пили кофе, говорили шепотом. Громко о таких материях говорить было неловко.
— Увы, порядком здесь не пахнет. Началось с того, что литературный агент Андрея потребовал подготовить к печати старые рукописи. Брат долго сомневался, потом согласился. Мы дали объявление в Интернете, отобрали из полутора десятка претенденток двух барышень, которые на поверку оказались полными дурами. Делали элементарные ошибки, медленно печатали, вели себя, как шлюхи. Принимая Таню на работу, я вынуждена была взывать к морали и угрожать увольнением. Представляете, как я выглядела?
— В общих чертах! — кивнула Валерия Ивановна.
— Как старая грымза, — расставила точки над «і» Валерия Ивановна. — Но это только начало истории. Увидев Таню, мой драгоценный братец, до того требовавший оградить его время и постель от дешевых потаскух, потерял голову и влюбился. Чтобы помочь ему, я была вынуждена делать Тане довольно дурацкие намеки. Представляете, что она обо мне подумала?
— Что?
Валентина Петровна обреченно махнула рукой:
— Явно ничего хорошего. Но я должна была вмешаться. Андрей просто помешался на вашей Тане.