Как вдруг он нахмурился… О! Что это? Или ему привиделось?.. Он встал, медленно пересек гостиную и остановился перед стеклянной витриной, слева от двойной двери, которая выходила в столовую. Немыслимо!.. Он сделал три шага назад, чтобы лучше видеть другую такую же витрину, ту, что справа… Это было уже слишком.
Хлопнула входная дверь.
— Клер… Клер, это ты?
Появилась молодая женщина, гибкая, надушенная, в шелках.
— Извини, дорогой. Я немного запоздала… Послушай, что с тобой?
— Подойди–ка сюда… Ты ничего не замечаешь? Нет?.. Это не бросается тебе в глаза… Витрины…
— А? Вот те на!
— Так что, это не ты?
— Нет, не я… Зачем бы, по–твоему…
— Во всяком случае, уж тем более не я. Я только что вернулся и вот что вижу… А между тем я запретил…
Амёй нажал на звонок.
— Это конечно же Маргарита. Я выгоню ее, не хватало, чтобы это вошло в привычку… Подумать только!
— Ну–ну! — сказала Клер. — Подумай немного и обо мне!.. И потом, в общем, так ничуть не хуже. Думаю, даже лучше.
— Возможно, — заметил Амёй. — Но только не горничной судить об этом.
Он позвонил еще раз, подольше.
— Ну и тетеха же эта девица!
— Да дай же ей время дойти, — сказала Клер. — Бедный мой Андре, я никогда тебя не видела таким. Это же пустяковая оплошность.
— А если бы она что–нибудь разбила, а? Кофейник… ты знаешь, сколько он сейчас стоит? А японская ваза?
— Да… Хорошо… Согласна… Но ничего же не разбито.
Постучалась Маргарита.
— Мадам звонили?
— Подойдите, Маргарита, — сказал Амёй жестким тоном. — Посмотрите… Сюда… стеклянные витрины…
— Да, мсье.
— Так что?
Маргарита напряженно думала.
— Итак, Маргарита? — сказала Клер.
— Признаться, мадам, я в этом почти не разбираюсь, но нахожу, что это так же хорошо, как и прежде.
— Но, черт возьми! — воскликнул Амёй. — Я не спрашиваю вашего мнения. Я спрашиваю вас: почему вы это сделали?
— Я ничего не делала, — запротестовала Маргарита.
— Как это!.. Будда и статуэтки были слева, а ворчестерский фарфор — справа. А теперь все наоборот!
— Не притрагивалась я к этому, — торжественно заявила Маргарита.
Вмешалась Клер:
— Скажите нам правду. Поймите, эти вещицы имеют очень большую ценность. Это уникальные предметы… Никто не должен открывать эти витрины.
— Клянусь вам, мадам…
Рыдания душили Маргариту, тогда как Клер и ее муж обменивались смущенными взглядами.
— Когда я пил свой кофе в два часа, — сказал Амёй, — все было на месте. Я в этом уверен. Я даже полюбовался голубой жардиньеркой. Удачно выбранное место!
— Я вышла в то же время, что и ты, — сказала Клер.
Амёй обернулся к Маргарите.
— Успокойтесь. Где вы были во второй половине дня?
— Здесь, мсье. Покончив с посудой, я все время стирала в ванной.
— Вы не уходили даже на какое–то время?
— Не двигалась я.
— Никто не приходил?
— Нет, мсье… А! Да, бедная девочка, она попрошайничала.
— Вы ее впустили?
— Нет.
— Ну что ты допытываешься! — выведенная из себя, заметила Клер.
— Хорошо, — сказал Амёй. — Вы свободны.
— У нее много недостатков, — проговорила Клер после ухода Маргариты, — но она не лгунья.
— В конце концов, эти предметы не сами же поменялись витринами, нет? И что?
— Ну и что из того? — сказала Клер. — Остается лишь вернуть их на место, и с этим покончено.
— Нет, только не это! Они хорошо смотрятся вот так… Что меня выводит из себя, так это то, что из моей квартиры устроили проходной двор.
— Но никто не заходил!
— О! Ты… ты чудо. Никто не заходил. Будда прошелся из одной витрины в другую, и ты считаешь это нормальным?
— Хорошо, он прошелся… Идем ужинать. Ты знаешь, что Лаваренны придут в девять часов поиграть в бридж.
Они прошли в столовую, и Амёй медленно развернул свою салфетку.
— Кто–то обязательно приходил, — сказал он.
Маргарита принесла суп, и Клер обслужила своего мужа, который сидел, задумавшись.
— Ты знаешь, — сказала она, — все эти штучки — это что–то загадочное.
— Какие штучки?
— Ну, как этот будда, например… Об этих статуях с Востока рассказывают такие странные вещи.
— Я так и вижу будду, переезжающего из одной витрины в другую, — высказался Амёй.
— О! Все это меня начинает раздражать, — заметила Клер.
За рыбой Амёй нарушил молчание:
— Строго говоря, пусть входят, я допускаю… Я этого не понимаю, но допускаю… Но мне не нравится, что кого–то развлекает менять местами эти вещицы.
— Андре, малыш, послушай…
— Нет. Никакого малыша Андре нет. То, что я говорю, серьезно. Ты можешь себе представить, что ты ради своего удовольствия, с риском для жизни лезешь к кому–то, чтобы переставить на пианино то, что находится на камине, и наоборот?
— Как это «наоборот»?
— Не утруждай себя, — вздохнул Амёй. — Я не прав, что… Единственное, я чувствую, что это какой–то знак. Может быть, угроза. Завтра придут рыться в моем письменном столе, в моих бумагах… И нет оснований…
— Но прежде всего, — вновь вступила в разговор Клер, — разве ты полностью уверен, что не ошибаешься?
Амёй положил вилку и внимательно посмотрел на жену.
— Маргарита заметила, как и мы, — ответил он. — Это и есть подтверждение!
— Это не то, о чем я хочу сказать. После своего кофе ты наверняка заснул. Не отрицай. Уверена в этом. Ты плохо улавливаешь и не хочешь меня слушать.
— Ну и что?
— Так вот… Ты сам поменял местами безделушки. Это же существует — сомнамбулизм.
Амёй резко отодвинул стул и встал.
— Дорогой, — сказала Клер, — не сердись. Я так пытаюсь тебе помочь.
— Спасибо.
Он вернулся в гостиную, закурил сигарету и, стоя в центре комнаты, стал рассматривать витрины. Однако он не видел ни нефритовых безделушек, ни хрупких фарфоровых изделий пастельных тонов. «Им» было известно, что он купил безделушки — ну, подлинное безумие! — после той истории с университетскими столовыми; «им» было известно, что он уладит это дело с учебными группами. «Им» пришел на ум такой тонкий способ предупредить его. «Они» старались произвести на него впечатление и обескуражить его.
Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Нет! Это выглядело смешно!.. Как! Человек его склада!.. Хотя…
Он вынул из витрины тяжелого будду, который с опущенными веками улыбался своим тайным мыслям. У него было ощущение, что в своих руках он держит какого–то врага. Он чувствовал, что, быть может, пришел конец его удачам…
Когда прибыли Лаваренны, он отвлек в сторону психиатра, старинного друга по лицею, и провел его в свой кабинет.
— Я хочу кое–что тебе рассказать… Тебе, должно быть, приходилось видеть этаких чудаковатых…
— Ты мне еще рассказываешь! Да вот в прошлом месяце… Один бедолага, которому не удавалось правильно сосчитать до десяти…
— Успокойся. Я еще до такого не докатился. Но меня это очень беспокоит.
И он рассказал ему случай с витринами.
Лаваренн внимательно слушал его с бокалом шампанского в руке.
— Первое, что приходит на ум, — заключил Амёй, стараясь засмеяться, — так это необходимость поменять замки. Впрочем, мне бы уже давно полагалось это сделать. Такая богатая коллекция, а у меня даже нет надежного запора.
— Дело не в этом, — сказал Лаваренн. — Что мне кажется любопытным, так это твоя реакция. Прежде всего, навязчивая идея никогда не дотрагиваться до этих вещиц явно наводит на мысль… Можно подумать, что ты придаешь этому какое–то серьезное значение… И потом, твое тревожное состояние в данный момент… потому что ты явно одержим навязчивой идей, это сразу видно… Ты хорошо спишь?