С этих пор Алеша и Наташа всегда были вместе. Одних лет, они оба перешли в один и тот же — седьмой класс: он — в обычной средней школе за Каменным мостом в Москве, она — в Хореографическом училище Большого театра.
Наташа верно разгадала особенности этого мальчика, чья хмурая замкнутость исходит вовсе не из заносчивости или высокомерия, но из тайной робости и застенчивости. Впрочем, девочку натолкнул на эту мысль Петя Званцев, и он же, в своих педагогических расчетах, умно, ловко и совершенно незаметно для обоих подростков, все чаще побуждал оживленную, веселую, общительную девочку быть вместе со строгим, чересчур самолюбивым и томящимся в своем вынужденном одиночестве мальчиком.
Алеша и Наташа вместе держались во время лагерных походов в лес, вместе читали книги, — он читал вслух, она слушала, — по вечерам непременно танцевали вместе, а когда в уборочную страду отправляли из лагеря ребят постарше на подмогу колхозникам.
Наташа настояла, чтобы ее включили в одну бригаду с Алешей.
Они уже знали многое друг о друге. Алеша намерен был по окончании семи классов уйти на завод имени Сталина — там работает его отец, там и он будет работать. В крайнем случае, если отец очень заупрямится, он поступит в какой-нибудь техникум, все равно в какой… строительный, железнодорожный, авиационный… Только бы скорее взяться за настоящее дело! Он у себя дома, в маленькой домашней мастерской, что оборудовал отец, уже построил крошечную, но самую настоящую, со всеми подробностями, модель «ЗИС-110» — лучшей легковой машины — и еще одну модель парохода новейшего выпуска. Наташа не понимала: как это можно мечтать о всех специальностях на свете? Она знает точно, чего хочет: она хочет быть только артисткой, балериной, и она будет артисткой русского балета, самого лучшего балета в мире!
Наступил день поездки в колхоз.
Бригада, в которую были зачислены Алеша с Наташей, попала в маленький, совсем маленький колхоз. Здесь убирали рожь не комбайнами, как хотелось ребятам, а по-старинному, косами и серпами. Кроме того, пионеры, жаждавшие показать чудеса выносливости, даже не были допущены к настоящим работам. Их посылали с водовозкой в деревню за свежей питьевой водой либо поручали на полевом стане чистить картошку. А то бывало так, что и вовсе не давали никакой работы; утомленные люди только дивились на них и, утирая жаркие, потные лица подолом рубахи или рукавом кофты, переглядывались с улыбкой и обидно гадали вслух: чем бы занять ребятишек?
С приближением вечера никто из ребят не хотел возвращаться в деревню на ночевку.
Сжатый хлеб в суслонах отполыхал под заходящим солнцем. Стемнело. Сильнее запахли полынь, ромашка. Все устроились на ночь в стогах свежего сена и разочарованно жаловались друг другу: неужели нельзя было им дать настоящей работы? Вон ее сколько!
Ночная тьма становилась вокруг все плотнее, все гуще, звезды бессчетно мерцали в небе, а в поле ни на минуту не прекращалась хлопотливая человеческая жизнь: вот простучали дроги по твердому, растрескавшемуся от дневного жара проселку; пара коней остановилась, фыркая, у полевого стана, где меж створами дверец желтел свет; кто-то в пыльнике коротко переговорил с полусонным дежурным и покатил дальше; а вон мчится по полю на мотоцикле человек в расстегнутой сорочке, и ветром треплет ему ворот; яркий свет от фары ослепил, ударив в самые глаза, и вдруг пропал на повороте; а вот со стороны деревни, едва угадываемой за холмами, явственно доносится шум молотилки.
Хватает людям работы и днем и ночью. А ребятам — спать!
Наконец все уснули. Только один Алеша никак не мог забыться — все казалось ему, что его кто-то кличет. За створками сарайчика, на скорую руку возведенного среди поля, по-прежнему светила керосиновая лампа, там все щелкали и щелкали костяшками на счетах.
Алеша утомился ворочаться без сна с боку на боку, к тому же захотелось пить. Он поднялся, громко прошуршав сеном. Наташа спросонья окликнула его.
— Пить! — шепнул Алеша и пошел туда, где стоял огромный цинковый бак.
«Пить!» окончательно разбудило Наташу.
Секунду спустя она нагнала мальчика. Они по очереди пили из большой кружки с длинной звонкой цепью. Их разделяла лужа, всегда, во всякую погоду, не высыхавшая здесь. Наташа, окунув губы в кружку, смотрела вопросительно на Алешу, потом отвела руку в сторону и прислушалась. В темноте блестели ее глаза, и капли сверкали на подбородке, на верхней губе.
— Что это? — шепотом спросила она.
Откуда-то близко доносился частый, множественный, взвизгивающий шум. Теперь Алеша наполнил кружку и приник к воде, не сводя глаз с девочки, точно впервые увидел ее, и только теперь мог внимательно рассмотреть ее белую блузку, темную юбку с лямками, идущими от пояса за плечи, крест-накрест. Наконец, оторвавшись от воды, глубоко дыша, он выплеснул остаток из кружки в лужу перед собой и тоже едва слышным шепотом ответил: