«Никому не доверяйте и глядите в оба!», – повторял нам старшина все эти недели. Сам он, будучи шиитом, беспрестанно проклинал суннитов за подрыв мечети, и американцев за распад Ирака. Иронично, но его предупредительная фраза заставила меня смотреть с опаской и в его спину, ведь кто мог знать, что на уме у охваченного яростью бойца. И вообще, я давно уже привык быть всегда на чеку, а указательный палец правой руки никогда не покидал спускового крючка Калашникова, что я носил за плечом.
Наша привычная четвёрка сотрудничала с багдадской полицией, выполняя задания у границ столицы: на подъездных дорогах и у близлежащих городков, там, где суннитские террористы закладывали мины и устраивали обстрелы американских танков и шиитских машин. Конечно же, нашу малую команду определили в отряд гражданской обороны, состоявший из двадцати пяти шиитских солдат. Работали мы по ночам, когда сумерки служили плащом–невидимкой, скрывающим нас от преступных банд, да вот только и их нам было сложно разглядеть во мраке. Не оборудованные навигацией или приборами ночного видения, мы следовали интуиции, биноклям и бумажным картам патрулируемых районов. По самим дорогам и открытым пустырям старались не ходить, ведь именно так закладывались профессиональные мины и самодельные взрывные заряды, именуемые фугасами. Всех замеченных вне зданий или в опустошённых подвалах мы «вязали» и доставляли в центральный полицейский участок на допрос о причастности к террористам. Случалось, и не раз, что и по нам стреляли. По этой причине к маю из отряда осталось восемнадцать бойцов.
Мы ночевали в заброшенном доме, а вернее сказать, в его, разрушенных бомбой, стенах, когда один из дежурных заметил в прицел винтовки М–14 подъехавшего врага.
«Боевики на грузовых машинах!», – закричал он шепотом товарищу по дежурству, который всех нас и поднял. По подсчётам противников было с тридцать, а нас, за исключением четверых, сопровождавших арестованных в столицу, четырнадцать. Старшина определил позиции для каждого бойца – у окон, двери и ворот. Я занял место у кухонных ставней и ждал приказа, чтобы открыть огонь. Мы знали, что боевики начнут осматривать постройки, приглядывая гнёздышко для своего отряда. Старшина выбрал тактику выжидания, боясь, что террористы закидают бомбами окна, «выкуривая» нас из дома и расстреливая на пороге, как суетливых кур. Вместо этого было решено напасть на них со всех щелей, как только максимальное количество приблизится к нашим стенам. Был он прав или нет, я не разбирал. Я лишь видел нахмуренные брови, мрачные глаза и молящие губы собратьев по оружию. Кто–то сжимал посмертную записку, а кто–то глядел в потолок, обращаясь к Аллаху. Я прикоснулся пальцами к армейскому жетону, висящему на шее, и вспомнил о любви к родным, надеясь, что смогу сказать о ней им лично.
Враг подошёл вплотную и расслышался выстрел, а после – чей–то оголтелый крик. «В атаку!», – махнул рукой старшина и, пристав с колена, я открыл огонь в упор по неприятелю, подходящему к зданию со стороны кухонного окна. Мой автомат, стрелявший обычно по две–три пули, не утихал, пока цель не была поражена полностью. Покончив с бандитами, мы, как обычно, прошерстили их карманы и присвоили боеприпасы с грузовиков. Чуть позже четверо наших вернулись со столицы. «За старшиной! – похлопал по плечу Рыжик. – Вещи бери! Пора перебазироваться!». На скорости я свернул свой тонкий матрац с одеялом в плотный «рулет» и запихнул в рюкзак. Сверху закинул термос с водой и кусок бутерброда, оставшейся с обеда. Больших пожитков у меня и не было!