Войдя на её территорию, мы попали в атмосферу активной подготовки к мероприятию. На площади перед одноэтажными домиками поставили помост, с которого, по всей вероятности, должны были держать речь прибывающие посетители. Оживлённая суета и смех военнослужащих напоминали о том, что помимо стрельбы и войны, существуют праздники и жизнь. Уставшие с дороги и взмокшие от палящего солнца, мы с сослуживцем присели на скамью, оставив тачки под навесом ближнего дома.
– Ты только посмотри, они развернули лагерь благотворительных подачек, и даже медпункт для военных и пленников! – рассмеялся Рыжик.
– Вот это показуха! Где ж они раньше были, когда люди от заражений и потери крови погибали! – вспомнил я кудрявого парнишку и злобно глянул в сторону белоснежных палаток и волонтёров с лучистыми улыбками на губах. – Будь другом, возьми у них две газировки, раз такая доброта в самом сердце зла пробилась к свету!
Отправив товарища на добычу, я потянулся на скамье, выпрямляя усталую спину. К тротуару напротив меня подъехал микроавтобус и пара легковых машин. Из транспорта высадились гости, человек пятнадцать. Судя по их разговорам, я понял, что это чиновники, охрана, переводчики и журналисты. «Вся компашка в сборе! – подытожил я про себя. У нас пленные – потенциальные сторонники Аль–Каиды и кто знает, может, террористы вернутся, чтобы высвободить их, а эти камеры и микрофоны из багажников выгружают! Будто на курорт приехали кино снимать!».
– Ты чего хмурый? – оторвал меня от внутренних ворчаний, вернувшийся Рыжик.
– На приезжих засмотрелся!
– Вот оно что?! – рассмеялся друг и, сев рядом на скамью, протянул мне охлаждающий напиток.
Молча попивая газировку, мы следили за группой репортёров, обсуждающих на английском завтрашний сюжет по казарме. Это были разновозрастные мужчины и женщины из всяческих стран. Всего семеро. Кто–то из них глядел с опаской по сторонам, а кто–то возбуждённо говорил о планах. Была и парочка девиц, с особым усердием строившая глазки крепышам–солдатам. Объединяло всех одно: они держались плотной кучкой и не здоровались ни с кем, демонстрируя превосходство над военнослужащими, ведь именно от их пера зависела судьба местных командиров и надзирателей. Во всяком случае, так они сами себе представляли.
Среди этих журналистов я невзначай выделил одну девушку: худенькую, среднего роста, темноволосую, смуглую и очень молодую. Её незрелость выдавали полные наивности глаза и юная припухлость щёчек. Она вела себя не как другие. Не смотрела на военных ребят, не выкрикивала громких фраз, не старалась выглядеть властной. Её движения показались мне несколько скованными, будто ей было жутко не по себе стоять посередине площади, оглядываемой всеми. Говорила девушка тихо и размеренно, не повышая голоса и не пытаясь перекричать других. Несмотря на сдержанную речь, к её словам прислушивались остальные журналисты. Я не мог перестать любоваться ей, и дело было вовсе не в симпатичном личике. Внутри меня сложилось впечатление, что на неё смотрели не мои глаза, а моя душа. Волнующее ощущение прервал товарищ, внезапно вымолвив:
– Только глянь, какая цаца! Я бы не прочь разделить с ней солдатскую койку!
– Для начала койкой обзаведись! – взъелся я на Рыжика, молниеносно оскорбившись за полюбившуюся девушку. В моём воображении она была домашней нежной орхидеей, а не гулящей девкой в казарменных стенах.
– Думаешь, не согласится? – дружески толкнул меня плечом в плечо сослуживец.
– Нет, конечно! Девочка юная, с восточным воспитанием. Для начала тебе придётся жениться на ней!
– С чего ты взял, что она восточная? – удивленно спросил он.
– Взгляни на черты лица! Оливковый оттенок кожи, миндалевидные глаза, полные губы и характерные для многих восточных женщин волнистые волосы.с. К тому же брюнетка!
– Думаешь, крашенная? – промямлил Рыжик расстроившись, что жаркой ночи может и не быть.
– Почему же, крашенная?! Натуральная брюнетка.
Мой сослуживец вдумчиво взглянул на группу журналистов и, чуть растерянно, опять заговорил: «Она ж блондинка!».