Я перевёл недовольный взгляд с его ошеломлённого лица, обратно на репортёров и до меня дошло, что мы с ним обсуждали разных дам. Светловолосая фантазия Рыжика была из европейских стран, судя по внешности и идеальному произношению в английском. Она посматривала на него, демонстративно зажимая газировку меж пышными грудями.
Я похлопал друга по плечу:
– Я ошибался! Похоже, ей нравятся мужчины в форме!
– Цаца подождёт! – довольно ухмыльнулся Рыжик. – Сегодня ночью все главнокомандующие будут заняты банкетом с гостями, а мы с ребятами решили отдохнуть с легкодоступными девицами по ту сторону ограды. Давай–ка с нами!
– Не понял! С какими девицами?
– Тут с западной стороны от казармы, через три дома, есть не очень приличное заведение, – захихикал он. – За евровалюту можно отлично поразвлечься!
– Мне не интересно, но за предложение спасибо!
– Как можно бабами не интересоваться? Тем более здесь, на волоске от смерти, где каждый день живёшь, как последний!
– Я дежурю ночью. И у меня есть возлюбленная в Скандинавии, которой изменять не хочется! – слукавил я в том, что та, в которую влюблён, меня, увы, не ждёт. На самом же деле, я просто не воспринимал легкодоступных женщин, как удовольствие для тела и души, скорее, как излишний риск приобрести ненужные болячки.
К нам с Рыжиком подошли американские сержанты и протянули два бронежилета, маски от песчаных бурь и защитные перчатки.
«Ещё письма тебе!», – протянул мне конверты один из них.
– Вот это сервис! – саркастично поделился я с Рыжиком, когда посыльные ушли. – Первые письма за целых десять месяцев!
Мой друг ухмыльнулся:
– Так вдруг репортёры начнут расспрашивать бойцов о личной корреспонденции! А у нас всё чин чинарём, как и полагается!
– Не говори, даже защиту для тела выдали!
– Ага, мы теперь экипированные, – засмеялся Рыжик.
На протяжении всего разговора я сжимал письма во вспотевшей ладони и надеялся на то, что среди них найдется весточка и от моей любимой с далёкой северной столицы. Ты уже слышал о ней, дорогой мой читатель, но позволь рассказать чуть подробней о нашем коротком платоническом романе. Была она начинающей актрисой, а я – её поклонником и близким другом. Для моей, не менее творческой души скрипача, актриса значила многое – сокрытую любовь, надежду на взаимность, вдохновенье! Не было и дня, чтобы я не вспоминал её. Вот только мои воспоминания носили невесёлый характер, ведь вернувшись из армии, я узнал, что она выходит замуж. Понимая, что чувства остались не у дел, я и не признался в них ей. Вместо этого я бросился сюда, в Ирак, в жгучее пламя войны и раздора. Всё равно, влюблённое сердце сопротивлялось разуму и хранило надежду в то, что актриса любит и ждёт. «А как же брак?», – спросишь ты, мой благоразумный читатель, и будешь, несомненно, прав. Я убеждал себя, что он заключался по расчёту, и только эта мысль спасала мою раненную душу от погибели. Наверное, именно так и поступают люди с неразделенной любовью – оправдывают её отговорками: не решается признаться, не подходит статус, возраст, заставляют обстоятельства. На самом же деле причина одна – нелюбовь.
Оставшись наедине сам с собой, после исполненного приказа по снабжению казармы водой, я распечатал письма.
Одно из них было написано приёмной мамой и сестрами. В нём также упоминался папа, слишком гордый, чтоб начеркать две строчки сыну, против его отцовской воли ушедшему контрактником на фронт. Сёстры писали, что скучают и с нетерпением ждут домой. Схожее письмо с заботой и любовью пришло от родственников с Южного Кавказа. Третье, последнее письмо, было от близкой подруги, влюблённой в меня настолько же безответно, насколько и я был влюблён в свою актрису. Именно она отправила меня к гадалке перед отбытием на земли Ближнего Востока. Подруга писала, что сердце её наполнено тревогой и, что она не пропускает ни единой новости о происшествиях в Ираке, надеясь вновь обнять меня живым. «Ну же, напиши хоть что–то об актрисе!», – молился я про себя, эгоистично перепрыгивая глазами по строчкам о её преданных чувствах, пока не наткнулся на долгожданный абзац: «Твоя актриса вступила в замужество со своим любимым и ждёт дитя». Больше ни слова, ведь новость о ребёнке ставила точку на моих отчаянных попытках солгать себе. Наступил тот самый момент, когда стало необходимо открыть глаза на правду и отпустить былое. Я прослезился от боли, разорвавшей сердце, а придя в себя от поражения, продолжил изучать конверт. В него подруга вложила фото, на котором я играл на скрипке. Оно было подписано: «Я проявила две копии, одну я целую каждый вечер перед сном, другую посылаю тебе, чтобы ты помнил о том, кто ты есть! Люблю! Твоя спутница». Я улыбнулся подарку и положил фото в нагрудный карман. «И я тебя люблю! – прошептал я себе под нос. – По–дружески, но сильно!».