«Время!», – показал мне жестом главарь.
– Калеб. Его будут звать Калеб. Это в переводе означает «сердце»! Я в бывшей тюрьме у границ Иордании! – выкрикнул я на скорости, в надежде, что эта информация сможет хоть как–то помочь. Это были мои последние слова приёмной матери, перед тем, как, выхватив трубку, главарь ударил ей меня по лицу, и дал отбой.
«Я тебя, конечно, поздравляю с рождением сына, но лишнюю информацию сливать не надо!» – злобно скривил он губы.
Я взглянул на своего врага, но глядели не глаза, а мой, преисполненный чёрной, как нефть, ненавистью и злобой, дух. Адреналин поднялся в крови. Мне хотелось выбраться, жить, взять новорождённого сына на руки и увидеть свет, а не терпеть всё это! Не отдавая себе отчёта в действиях, я схватил главаря руками за грудки и, подтянув к себе, со всей мощи ударил лбом по носу. Отключившись, он повалился вбок, перевернув вместе с собой стул, а обрез трубы со звоном покатился по бетонному полу. Мои ноздри раздувались в гневе, точно у разъярённого быка, а по щекам бежал горячий, словно кипяток, обильный пот. Поздно среагировавший брат, схватил меня со спины в удушающий захват. Делая это неумело, он склонился над моим плечом. Резко подняв левую руку, я ударил его кулаком в глаз, от чего он присел позади меня. Хватка сильно ослабла и, взяв его за пальцы, я вывернул удушающую руку себе на правое плечо, после чего просто сломал её об него. Завопивший, он свалился на пол, призывая сообщников на помощь. Приспешники подбежали ко мне спереди и, понимая, что меня начнут бить прикладами автоматов, я наклонился вперёд, закрывая рёбра и живот, а голову прикрыл левой рукой. Именно по ней пришёлся фатальный удар, в результате чего я получил перелом фаланг указательного и среднего пальцев. Следующим пострадал затылок в месте прежней, ещё не зажившей, раны, и я отключился от болевого шока.
Я резко открыл глаза в своей камере, почувствовав чьё–то прикосновение к руке. Не разглядев лица, я схватил присутствующего за запястье.
«Мне больно!», – услышал я женский голос, говорящий на английском.
Вглядевшись в темноту, я разобрал ту самую женщину, которую, якобы, пытались изнасиловать у меня на глазах. Я уже точно знал, что она с братом главаря, и сразу заподозрил, что пришла сюда не просто так. Внешне женщина была темноволосой, невзрачной, с европейскими чертами лица. В обычном мире, там, за стенами этой темницы, я бы и не запомнил её, задумчиво ступая мимо, но здесь, она была единственной женщиной и единственной бандиткой, обведший меня вокруг пальца.
– Что тебе нужно? – спросил я, ощущая боль во всём теле, которая накатывала постепенно, точно волна на далёкий берег.
– Я тебе пальцы перебинтовала! – сказала она с французским акцентом.
Я посмотрел на левую руку и ужаснулся. Она опухла и посинела у сломанных пальцев, движение которыми доставляло нестерпимую боль, и было невозможным. Женщина привязала их к небольшим деревянным рейкам и обмотала тряпкой.
– Что тебе нужно? – холодно прозвучал мой вопрос. – Зачем подослали?
– Я сама пришла, украв ключи у одного из исламистов.
– Ты в камере одна, без охраны. Даже моего сокамерника нет. Значит, тебя сюда направили и разрешили здесь находиться. Второй раз меня не проведёшь! Так зачем подослали?
– Хотят узнать, сколько денег у твоего отца, – шепотом поделилась она.
– Так передай им, что я не его бухгалтер и мне это неизвестно!
– Я принесла тебе кое–что! – ещё более тихим тоном сказала гостья и достала из–под абайи, традиционного женского плаща, запрятанную таблетку. – Это обезболивающее! Выпей! Легче станет!
– Ты француженка?
– Когда–то ею была!
– А как оказалась подстилкой бандитов?
– Жизнь так сложилась! Каждый выживает, как может!
– Забирай свою таблетку и вали отсюда!
– Тихо! – закрыла она мне рот рукой. – Меня накажут, если узнают об обезболивающем. Один из террористов стоит за этой стеной и ждёт меня. Хорошо, что он английского не знает!
– Я понятия не имею, что это за лекарство и пить его не буду!