Я посмотрел на переводчика, а тот промолвил:
– Один сказал «завоеватель», а другой – «сердце». Слова созвучны.
– Сердце?
– Да. Это значит, что оба признали тебя воином от самого сердца.
– Воин и сердце…, – подытожил я. – Какая саркастичная противоположность перевода слов!
«Галеб! Галеб! Галеб!», – дружно прокричали военные, слегка обескуражив меня.
– Они назвали тебя именем Галеб – завоеватель… жизней или сердец! – ухмыльнулся переводчик.
Я улыбнулся в ответ, довольный тем, что нынче вычеркнут из списка желторотых недо–солдат и принят в ряды местных, что немаловажно в восточной среде, где признание «своим» и сплоченность могут спасти жизнь.
– Ты мусульманин? – спросил через переводчика доселе молчаливый парнишка с кудрявыми волосами. На вид ему было не больше шестнадцати, и даже автомат казался размером больше.
– Я православный христианин.
– А где же твой крест?
– Отдал младшей сестре, покидая родину, чтоб небеса защищали её и нашу семью.
Военные понятливо кивнули головами.
– Так кто же ты по нации? – спросил меня всё тот же парень.
– Во мне слишком много кровосмешения, чтобы назвать себя кем–то одним, – ответил я ему, надеясь удовлетворить любопытство и продолжить путь в тишине.
– Но быть без нации, всё равно как жить без родины! Кто тогда твой враг? – не остановился он.
– Скорее, это значит дружить со всем миром, потому что понимаешь, как мыслят восточные и западные народы, славяне и скандинавы, и потому что не зациклен не на одной культуре или земле. Я свободен от национальных стереотипов и у меня нет врагов!
– Враги есть у всех! – сказал полуседой молчаливый мужчина, опершийся на автомат. – Здесь на Ближнем Востоке он у всех один – бандиты, поднявшие голову под шум военного конфликта. Проклятые фанатики, использующие религию в своих целях!
Своими словами он прекратил ненужные беседы, и каждый продолжил дорогу в собственных мыслях.
К вечеру мы подъехали к распределительной казарме. Только выглядела она совсем не так, как те казармы, что я видел в Скандинавии. Это было большое двухэтажное здание из камня, с огромной дырой в правом боку. Мне объяснили, что ранее в нём находилась местная администрация, пострадавшая в ходе наступления американцев. На полу здесь повсюду валялись цветные матрасы и покрывала – постели военнослужащих командиров и рядовых. Во дворе за оградой стоял умывальник и печь, сложенная из камней. В оконных проёмах горели жёлтые тусклые лампочки, и это было всё доступное освещение. Вокруг меня, живо жестикулируя, и споря друг с другом, шумели мужчины с бородами. Я ничего не понимал, но ясно было только то, что вместо привычного порядка, я попал в сущий хаос, и переводчик был прав – получать тут было нечего, только терять.
– Это ты в гражданскую оборону на север едешь? – подошёл ко мне рыжий парень, похожий на британца.
– Я.
– Садись в Хаммер! – показал он пальцем на потёртый внедорожник, стоящий чуть поодаль казармы. – Вместе поедем! Я тоже туда, деревни и города от нападений власти и бандитов защищать.
Дойдя до автомобиля, я заметил уже знакомые мне лица внутри салона. За рулём сидел старшина, нарекший меня Галебом, а рядом с ним любопытный парнишка с кудрявой головой. Рыжий солдат, в дальнейшем просто Рыжик, был, как и я, сержантом, приехавшим в Ирак чуть раньше и уже успевшим понять, что к чему. Он был родом из Англии, но в армию не прошёл из–за плоскостопия. Зато, владеющий арабским и учащий курдский, устроился контрактником и переводчиком одновременно.
– Готов забирать жизни? – с улыбкой спросил он меня, захлопнув за собой дверь Хаммера.
– Надеюсь, что в моём списке будет больше спасённых душ, чем отобранных!
– Миротворец что ли?
– Боюсь творить здесь мир уже поздно!
– Но именно так считают журналюги и гуманитарные слабаки, которых мы ещё и прикрываем.
– Каждый делает свою работу!