— Долго стояли?
— Поболе часа…
Присмиревший Ермохин крутнулся волчком:
— Когда ж хозяин наш крышу хорошую состряпает?
— На тот год об эту пору, — невесело усмехнулся Илья Базанов и обратился к Петру: — А надо, начальник, давить на Груздева с крышей, доколь от Ильи-пророка зависеть будем?
Ермохин, хитро улыбаясь, зубоскалит:
— Не тебе говорить такое. У тебя с тезкой небесным блат. Дождь не дождь, а план на сто двадцать двинул.
— Нагнали… Ребята после простоя как волки. К семи часам сменную норму свалили, а до восьми на перевыполнение гнали.
— А ты на Илью еще жалуешься!
Но Базанов уже не слушает Ермохина. Он сладко зевает, крякает, басит, устало хлопая веками:
— Ну, Кузьмич, я того, до дому…
Петр не задерживает его. Разговаривать нет времени. Вкладывая в карман куртки рапортички всех трех смен за прошедшие сутки, он коротко бросает Ермохину:
— К Груздеву… — и вслед за Базановым выходит из конторки.
Должность начальника стана, на которую Петр был назначен месяц тому назад, обязывала его присутствовать на рапортах, где развертывалась картина работы всего цеха за сутки. И Петру, ранее работавшему сменным мастером и жившему делами только своей смены, представилась широкая возможность знакомиться с цеховыми масштабами.
…Начальник прокатного цеха Груздев, как всегда, навис тяжелой глыбой над оконцем, выходящим из кабинета в цех. Красные оттопыренные уши его мерно ходят вверх и вниз.
«Жует губы», — вспомнил Петр привычку начальника цеха, осматривая его спину. Костюм Груздева шит, видимо, у портного-самоучки. Пиджак всюду морщит и уродует и так нескладную фигуру. Груздев толст, низок. Плечи, как у женщины, узки и, как у женщины, широк таз. Только от кабаньей шеи его веет силой и несгибаемым упрямством.
«С диваном, наверное, крепко дружит», — усмехается Петр, глядя на мятые брюки, подбитые на низках штанин бахромой.
— Ну, что, хлопцы, собрались? — обернувшись, спрашивает Груздев и вразвалку идет к столу.
Тяжело завалившись в кресло, он, выпростав короткопалую руку из всклокоченных волос, тычет ею в сторону начальника стана «750» и ровным домашним тоном говорит:
— С тебя, что ли, Семеныч, начнем…
Рапорт начался. Посыпались стандартные фразы вперемешку с цифрами. К концу рапорта подводится итог — суточный план перекрыт всеми станами.
— Добре, — крякает Груздев, откидываясь и складывая руки на животе.
Его черные, затуманенные сонной одурью глаза, скользят по лицам становых начальников и, остановившись на Петре, вдруг оживают.
— Что-то ты там, Орлик, вчера с механиком?
Загораясь радостным волнением, Петр вскакивает, но груздевская рука тяжело машет на него:
— Сиди, хлопец, сиди.
— Это, Яков Яковлевич, хорошее приспособление — направляющая спираль. Теперь прут из одного ручья в другой сам переходить будет. Трех вальцовщиков на стане освободили.
Груздев, запустив пятерню в голову, зевает и довольным голосом спрашивает:
— Ты предложил?
— Да, Яков Яковлевич.
— Ну, что хорошо, то хорошо… А предложение в БРИЗе оформил?
— Нет.
— А чего же ты стесняешься? Э, брат, — оживленно прямится в кресле Груздев.
И Петр, волнуясь, чувствует, как загораются щеки, словно застали его на чем-то постыдном. А Груздев, разгадав состояние начальника стана. «270», с довольной отеческой улыбкой наставительно журчит:
— Знаешь, кто стесняется? Девки.
— Га-га-га, — дружно, как по команде, гогочут крепкие сиплые голосища становых начальников.
Петр багровеет еще гуще и в смущенье опускает глаза. Чья-то рука дружелюбно хлопает его по плечу.
— Не тушуйся… У нас всегда так, запросто.
Груздев спокойно выждал, когда наступит тишина.
— Ну, Орлик еще человек новый, а уж механику стыдно, тертый мужик.
— Это моя идея, Яков Яковлевич, — заступается за механика Петр.
— Идея-то, брат, идеей, а делал-то кто, он?
— Да, на участке механика делали.
— Вот и подавайте вместе, — решительно говорит Груздев и, снова отваливаясь на спинку кресла, машет рукой: — Если вопросов нет, кончаем.
…Петр возбужденно отстукивал подковками сапог по чугунным плитам главного прохода.
«Специалист! Вылез тоже — «моя идея». — В ушах его гремел дружный раскатистый хохот. — Нельзя в такой семье быть индивидуалистом. Они привыкли совершенствовать хозяйство сообща, по-семейному. Разве механик не помог мне? Я только голую идею подал. Прав Яков Яковлевич».
А Груздев после ухода становых начальников снова навис над оконцем, обмеривая глазами «свое» жаркое гремящее хозяйство, затянутое голубоватым маревом дыма.