«Черт бы подрал его с дровами», — зло ругнул он Пуховича, с трудом оттягивая занемевшими пальцами плотно пригнанную дверь. Громко стуча промерзшими валенками, быстро прошагал сени и, ввалившись в кухню, остановился у порога. Из комнаты из-за портьеры высунулась голова Бориса.
— Что, крепко пробрало?
— Ух, не говори, как огнем жжет.
— Молодежь зеленая, — усмехнулся Борис. — Хоть бы телогрейку ватную купил, все в демисезонном фасонишь, Ну, раздевайся, проходи… Погреешься.
Андрей сбросил пальто, шагнул в комнату, стараясь не ступать заснеженными валенками на ковер.
— Шагай, — подбодрил его Борис и мигнул на закрытую дверь: — сегодня воскресенье, проснутся — все перетряхивать будут.
За столом Борис заботливо двигал под нос Андрею тарелки с колбасой, с холодной картошкой и обещающе приговаривал:
— Сейчас насухую, а потом, как полагается. Да ты давай наваливайся, не стесняйся.
Андрей отговаривался.
— Я, знаешь, с утра не ем.
— Э, сказки… Я тоже так в гостях говорю. — Борис похлопал Андрея по плечу, ласково усмехнулся: — И какой из тебя работник, если голоден будешь.
Перекусив, закурили, пошли в прихожую. Борис рылся в навешенных по стенам одеждах и бормотал вполголоса:
— Сейчас тебе, Андрей, какой-нибудь салоп потеплее подберем…
Пыхтя от натуги, он вытащил из-под горы пальто короткую кацавейку на белом кудреватом меху и, распялив ее на вытянутых руках, одобрительно щелкнул языком:
— В этой одежине моя теща смолоду щеголяла, так что вещь историческая. — Он кинул ее Андрею: — Одевай.
— Да ты что?.. — прыснул Андрей, на лету подхватив кацавейку.
— Ладно… Ладно… Не в пальто же модном твоем дрова рубить, — ответил Борис, продолжая копаться в одеждах. — Я тоже такую вот подыщу себе.
Они оделись, подпоясались. В легкой и непривычно мягкой и теплой кацавейке Андрей почувствовал себя очень уютно. Выйдя на мороз, он похвалил:
— А ничего салопчик-то теплый.
— То-то. А я тебе что говорил? Самая для работы подходящая униформа. Эх, и распотешимся же мы сейчас. Люблю побаловаться такой вот работкой. А надоест — бросим.
Они взвалили на козлы толстенное березовое бревно. Пила со звоном вгрызалась в дерево, сея по обе стороны снежно-белые струи опилок.
В работе разогрелись, употели. К полудню перепилили весь ворох наваленных под навесом дров, и Борис одобрительно хмыкнул, опуская к ноге пилу после последнего реза.
— А ладно мы поработали. Считай, что двух кубометров как не бывало.
Отдуваясь, посидели на чурках, покурили, молчаливо оглядывая внушительную гору чурбанов, сиявших свежими срезами.
— Ты не торопишься? — спросил Борис.
— Да нет. Что дома делать? А вечер еще далеко.
— Поколем?
— Что ж, поколем.
Поплевывая на варежки, поочередно принялись колоть. Андрей с необычайной легкостью бросал вниз руки, усиливая удар всем корпусом, и крякал весело, когда раздвоенный чурбан разлетался в стороны. Работа развеселила его, хотелось говорить, шутить, дурачиться.
— Ты, Борис, слышал я, за Петровой Лидочкой приударил, правда?
Борис побагровел:
— А что — говорят?
— Конечно. Разве утаишь в нашей деревне? А ничего, Лидочка-то, кругленькая, приятная…
— Басни все, — буркнул Пухович.
Редким белесым пухом таяли на огромной высоте узкие вытянутые облака. Сверкал облитый солнцем снег на крышах. Ломкая бахрома сосулек каймой свисала с карнизов, предвещая близкую весну.
Борис с Андреем направились в дом.
— Встречайте работников! — зыкнул в темную прихожую Борис, настежь распахнув дверь. Комнаты были убраны, стыли в праздной молчаливой торжественности.
Сбросив кацавейки, толкаясь и посмеиваясь, пошли в душ. В прирубленной к прихожей бревенчатой душевой, низкой и жаркой, пахло деревенской баней. Плавились в сучках не потемневших еще бревен янтарные слезки смолы.
— Ух, мать родная, до чего хорошо! — стонал Борис, изгибаясь под душем.
Андрей тоже по-ребячьи тешился, замирая с закрытыми глазами под журчащими струями. «Живет, чертушка, как боров, — думал он, оглядывая оплывшую жиром фигуру Бориса, — а на работе баклуши бьет. Все вопросы до прихода главного откладывает. Дурачка нашел».
— А знаешь, Андрюшка, — расслабленным голосом ворковал Борис, — какую мы затею с вашим Яшей удумали?
— Ну?
— Сад фруктовый.
— Один на двоих, что ли?
— Вот, садова голова! Женить тебя пора, тогда понятливей будешь. Коллективный сад, человек на сорок. Чуешь?
— На сорок, — присвистнул Андрей. — А где?