Сиверцев сурово нахмурился, замер весь. В немом напряжении следит за вытанцовывающей по главному проходу змеей. Посторонних там нет. Это хорошо. У стен стоят опытные вальцовщики с клещами. Чуть что не так, и змея беспомощно забьется в их могучих руках. Но она коварна. Она находит положение, в котором люди бессильны справиться с ней. Уткнувшись на полном ходу в выступ пола, она стремительно бросает свое гибкое тело вверх. А валки посылают вперед все новые и новые метры стремительной гибкой стали. Запертая своим концом в препятствие, она взбегает огненными кольцами под фермы крыши. Мостовые краны, тревожно названивая, расползаются к дальним углам цеха. Вальцовщики разбегаются. Со взбесившейся сталью шутить нельзя.
Сердце Петра готово вот-вот выскочить. Все пропало! Как он не предвидел такой катастрофы! Каким жалким кажется он сейчас себе рядом с разбуженной им стихией. Ни одна рукоятка из десятка собранных на пульте не сможет остановить неудержимый бег стали. Он об этом даже ни разу не подумал. Действительно! Как прервать процесс? Лицо Сиверцева похоже сейчас на маску. Остро прищуренные глаза ловят каждое новое движение огненной полосы. Вот, безудержно ширясь, одна из ее петель метнулась к становой площадке. Вот она подползла к машине, захлестнула ее, бросилась к валкам стана. Горячая сталь поползла к стойке клети. Вздыбилась. Коснулась валков. Те подхватили ее. Туже втискивается она между валками. Сиверцев резко и повелительно машет машинисту. Тот молнией бросается к пульту. Но поздно. Втиснувшись в узкую щель между валками, сталь заклинила их. Раздается страшный хруст. И стойка клети, словно срезанная, медленно валится на пол. Лишенные опоры валки отбрасываются в сторону. Все стихает…
Пятная грязью свежий излом, Захарыч дрожащими пальцами ощупывает стойку.
— Новую лить, — с тяжелым вздохом заключает он.
Люди молча толпятся у него за спиной.
— Наработали, — тревожно произносит Груздев.
Сиверцев все еще щурится, но бледность с его лица уже сошла, голос звучал ровно.
— Этот день впишется в историю.
— Однако плана нам из-за этого дня не выполнить, — уныло бормочет Андрей. — Стойку лить — десяток дней нужно. Каюк нашей премии.
Сиверцев презрительно косится на Андрея.
— А вы, товарищ, подеритесь за премию с засученными рукавами. Пусть будет потеряно десять дней, а вы ее все-таки добейтесь. — Он оглядывает становых.
— Стойку отольем в три дня.
— Другими станами выработку дадим, — уверенно отвечает главному инженеру становой.
— Не первая поломка, знаем, как из беды выходить.
Груздев с досадой косится на него, авторитетно покашливает:
— Все же план снизить не мешает. Процентов двадцать скинуть — тогда еще ничего, вытянем.
— В таком случае вы его перевыполните процентов на двадцать, — в тон ему ответил Сиверцев.
Среди становых пробежал смешок.
— И премию за перевыполнение огребем…
Груздев багровеет, кричит Ермохину, тыча рукой на мертвые кольца остывшей уже полосы:
— Вели, Фадеич, порезать да убрать.
Подхватив Петра под руку, Сиверцев направился к выходу:
— Как настроение?
Петр встретился с глазами главного инженера, тихо спросил:
— Скандал будет?
— Может быть. Поломка стана — случай из ряда вон выходящий. Но это все на мою шею падает. А что вот вы думаете сейчас? Осмыслили недоработку?
— Да. Во всяком случае одну. Не могли прекратить выход стали из сопла.
— Вот. А еще: не могли регулировать скорость ее выхода. Это тоже очень важно.
Сиверцев потрепал Петра по плечу.
— Голову выше, Орлик. День-то для вас какой! Удача блестящая. Петь нужно. Куски этой стали наверняка попадут в музей. Слышите?
Петр обернулся, посмотрел на Захарыча, на Володьку, на Жигулева и Зимина, на всех еще не совсем хорошо знакомых людей, и ему вспомнились слова Пуховича: «Славен не тот, кто подал мысль, а тот, кто ее осуществил». Но слова эти он понимал по-своему, по-другому.
