— Извините.
Ермохин буркнул в ответ что-то сердитое и неразборчивое: хотел было ввернуть какое-нибудь остренькое словцо о бездельницах-контролершах, но в этот момент кто-то позвал его. Махнув рукой на работницу, он обернулся. У дверей вальцетокарного отделения стоял Орлик.
— Фадеич! — издали прокричал Петр. — Когда у нас перевалка?
Исподлобья поглядывая на него, подошедший Ермохин растирал побагровевший лоб.
— Вы что? — спросил Петр, вглядываясь.
— Вишь, проклятая девка, — отвел наконец душу Ермохин, тыча большим пальцем через плечо, — закатила, понимаешь, длиннохвостая, дверью по лбу и спасибо не сказала.
Петр, скрывая улыбку, отнял ото лба ермохинскую руку, посоветовал:
— Вы что-нибудь холодное приложите, полегче будет.
— Да, пройдет, — отмахнулся Ермохин. — Ты что звал-то?
— Тут, Фадеич, вещицу одну думаем мы с механиком пристроить на стан во время перевалки.
Ермохин отвел глаза, прищурился на стан.
— Сейчас круг тридцать идет и хватит этой партии еще смены на две, так что на круг двадцать пять будут уж в ночь перестраивать.
— В третью смену?
— Да, не раньше.
Петр досадливо побарабанил подковкой сапога по полу.
— Жаль!
— Что жаль? — нетерпеливо глянул в лицо Орлику Фадеич.
Петр потянул его к дверям.
— Идемте… Посмотрите…
Разглядывая на столе механика наспех набросанный эскиз, Ермохин водил по неровным линиям замасленным пальцем, пятная бумагу и поминутно спрашивая:
— Это что? А это?..
А когда вник в суть дела, сел на табурет и, положив на колени жилистые ладони, одобрительно сказал:
— Три человека со стана долой, так?
— Так, — подтвердил Петр.
— И что думаешь: в первую же перевалку ставить?
— Зачем же ждать, Фадеич? Механик сегодня обещал и трубу загнуть и крепежные хомуты сделать.
— А с начальством говорил?
— Поставим, сами увидят.
— Ты, Петр Кузьмич, не того, не горячись, — покровительственно наставлял Ермохин, — такие шутки и с начальством цеховым согласовать надо, и в заводскую технику безопасности о ней доложить требуется.
— Чего там, — бесшабашно отмахнулся Петр, — не плохое ведь дело-то. И если пойдет — во все колокола бить будут, а вот если не выйдет, как тогда?
— Оно так, да вишь, — поднял с колен ладони Ермохин и покрутил ими около головы, — эдак неловко и так нехорошо.
— Ладно, Фадеич, испробуем.
Ермохина, видимо, и самого подмывало. Он долго не отвечал Петру, скользя глазами по линиям эскиза, потом бросил коротко:
— Пожалуй, и лучше, что перевалка-то в ночь будет, спокойнее обделаем дело.
Удивленный тоном Ермохина, Петр, улыбаясь, сказал:
— Вы, Фадеич, тоже желаете принять участие?
— Шустер ты, Петр Кузьмич, — потер пальцами пот-бородок Ермохин. — Да я в таких делах тебе правая рука. А ты — «желаете». — В голосе его прозвучали нотки обиды.
…Вечером Петр пришел в вальцетокарное. Там было пусто. Отделение работало только в первую смену. В дальнем углу, у окна, около верстака Орлик увидел две фигуры и направился к ним.
Пожилой, с крепким красным лицом рабочий в смешно натянутой на уши грязной армейской пилотке, надувшись от усилия, свинчивал газовым ключом муфту с зажатой в тиски водопроводной трубы. Муфта двигалась плохо, пронзительно взвизгивала в резьбе, стопорилась, и приходилось грудью налегать на рукоятку ключа, чтобы стронуть ее.
— Вот, гадина, — злился рабочий. — Заело и точка. Чем теперь ее брать?
Сняв с муфты ключ, он присел на корточки и, сощуря глаз, принялся рассматривать внутренность муфты, неодобрительно растягивая односложное «Да-а-а».
Другой рабочий с горелкой паяльной лампы в руках насвистывал вальс «Амурские волны». Увидев Петра, он отложил горелку, посмотрел на него и, шмыгнув носом, снова приступил к работе.
Рабочий с муфтой тоже приподнял голову и, хмуря взъерошенные брови, осведомился:
— К механику?
— Да, к нему.
— Он домой ушел. — И уже отвернувшись, добавил: — Хотел прийти…
Петр решил подождать механика у себя в конторке, но, осененный догадкой, спросил, постукав пальцем по трубе:
— Вы это не для стана готовите?
— Для стана, — ответил рабочий с муфтой и выпрямился, придерживая рукой поясницу и морщась.
— А вы, случаем, не Орлик будете? — спросил он.
— Да.
— Вот и хорошо. А то, знаете, оставил нам механик это, делайте, говорит, а сам ушел. — Он взял с подоконника Петров эскиз и, расстилая его на верстаке, обратился к Орлику, переходя на «ты».