Наконец баба Клава втиснулась рядом с ним, сверху ей на колени втиснули свернутый тюк – подушка в одеяле, мама помчалась наверх запирать квартиру. Водитель сел и завел машину. В окошке справа виднелся Петр Авенирович, маленький, толстенький, в костюме и шляпе. Он то снимал ее, нервно обмахивался – несмотря на холодное утро, – то надевал обратно.
– Петр Авенирович переволновался, – сказала баба Клава скорее самой себе. – Такси заказали, а его нет и нет. На дорогу бегал встречать.
Лева с симпатией посмотрел на Петра Авенировича, который проявил такое участие к их судьбе.
– У меня вообще смена кончилась, выручаю чужой заказ, – водитель воспринял бабы-Клавины слова на свой счет.
– Я не в укор, упаси бог, – сказала баба Клава. – Просто переволновался Петр Авенирович.
Мама впрыгнула на переднее сиденье, захлопнула дверь:
– Всё, поехали!
Петр Авенирович замахал им шляпой, пошел вслед за машиной не спеша. Лева вывернулся как мог, провожая его взглядом. Петр Авенирович отстал, остановился, смотрел вслед.
Дождь. Мокрый асфальт на Калининском проспекте лоснится под колесами, здание СЭВ раскинуло страницы, Триумфальная арка стоит, пустуя входом. Лева мысленно говорит ей: «До встречи!» Это еще одна его потребность – разговоры с бессловесными. Никто не может поручиться, что дверь подъезда не чувствует боли, когда ею хлопают. Или что кресло не обижается, когда в нем долго не сидят. Лева старается понять их чувства. Это трудно. Может, наоборот, кресло любит свободу и обижается, если в нем сидят? Иногда ему кажется, что он понял. Но чаще он не уверен. Во всяком случае, он всегда извиняется, когда ударяется об угол стола или случайно задевает стул. Сейчас ему кажется, что арке было приятно его прощание и она, как Петр Авенирович, провожает его. Он опять выворачивается на сиденье и сколько возможно долго и дружески смотрит на арку.
Москва кончается, идет шоссе с поникшими под дождем одуванчиками, наконец остановка у переезда, который тренькает сигнальными звонками и опускает полосатую штангу шлагбаума прямо перед ними.
Лева вытягивает шею и между мамой и водителем наблюдает скорый поезд. Что за поезд? Если не смотреть в каждый пролетающий вагон, а поймать взглядом табличку на одном из них и как можно дольше провожать ее глазами, то можно прочесть, что это Харьков – Москва; из каждого окошка смотрят на их машину слегка загорелые люди, которые возвращаются из раннего отпуска, или деловитые харьковчане, которые едут куда-то через Москву. Или в саму Москву.
Ни они, ни стрелочница, которая стоит у переезда и показывает поезду замотанный оранжевый флажок, не знают, что сегодняшним ранним утром, часов около пяти, когда полупроснувшаяся кассирша вяло возилась за еще закрытым окошком кассы и оно медовым светом светилось в темноте платформы, когда бесконечный товарный поезд проходил мимо станции и лениво изгибался на повороте, когда лохматый кабысдох, то ли серый, то ли поседевший, терпеливо пережидал у шлагбаума постукивание товарных вагонов, чтобы перейти на ту сторону, хотя и не вполне понимал, зачем ему на ту сторону, – так вот, никто не знает, что в это самое время с этого самого проходящего товарного спрыгнул худой маленький человек, юрко, как ящерица, ввинтился в придорожные кусты и, похоже, в них и растворился, потому что дальнейший его путь никак не прослеживается.
Асфальт сменяется бетонными плитами. «Бетонка», – мысленно радуется Лева. Бетонка – это уже практически дача. Дождя сейчас нет. Такси, колыхаясь, сворачивает на неровную дорогу, ныряет на колдобинах, расплескивает лужи. Где-то видны попытки заложить самые глубокие ямы камнями.
– Ну, Льву будет чем заняться этим летом, – тоже колыхаясь и держась за спинку переднего сиденья, говорит баба Клава. Мама смеется.
Лева как раз об этом думает. Каждый год он чинит дорогу. Большинство камней в колеях – его, и ему приятно, что они на месте, хотя он и не уверен, что камням приятно, как их давят ноги и колеса. Но он для себя решил, что камни выносливы и не восприимчивы к боли. В общем, этим летом для него есть работа.
Такси подкатывает к калитке, у которой их уже караулит Василь Василич. Он живет в совхозе «Московский», но на лето перебирается к ним, чтобы заниматься всякими практическими делами. Леве он очень нравится, потому что тоже любит порядок и всегда аккуратно одет в клетчатую рубашку с подвернутыми рукавами – как ковбой! Правда, Василь Василич уже порядком стар и не может наводить порядок так, как ему хотелось бы. Эта общая проблема сближает их с Левой.