Безуспешно. Болезнь, как вредный плевел, пустила глубокие корни в теле больного.
— Брат, — сказал однажды Франциск ухаживавшему за ним брату, который в миру некогда отличился игрой на лютне, — брат, мне бы хотелось, чтобы ты тайком достал инструмент и извлек из него скромную гармонию, это доставило бы облегчение моему бедному изболевшемуся брату телу.
— Мне стыдно играть на лютне, отче, — отвечал смиренный брат — я боюсь, как бы люди не укорили меня в легкомыслии.
— Когда так, оставим это, брат. Лучше лишить себя доброго, если от него произойдет соблазн.
Но на следующую ночь Господь послал ему то, в чем отказали люди.
В полной тишине вдруг раздался звук цитры, и в комнатке разлилась мелодия, утешившая сердце Святого. Порой она звучала тихо, как струйка воды меж камней, порой поднималась и гремела, как звучный хор.
Плененная сладостными звуками, душа Святого воспаряла от неба к небу все выше, в блаженные сферы.
Надежда спасти Франциска заставила брата Илию прибегнуть к крайней мере — болезненной операции, которую надлежало совершить тому же врачу: состояла она в лицевом прижигании, согласно последним достижениям хирургии того времени.
Франциск знал, что это за пытка, и согласился на нее лишь как на новое доказательство любви к Христу Распятому. Он умолял лишь об одном, о том, чтобы это совершилось в уединении в Фонте Коломбо. Там, в величественной тишине, он почувствует утешающее присутствие Божие, и жертва его будет угоднее Богу.
Когда собратья увидели раскаленные инструменты, они в страхе бежали, сам Святой не удержал жеста удивления:
— Брат мой огонь, благородный и полезный превыше всех творений, будь ко мне любезен в этот час за то чувство, которое я к тебе питал и буду питать ради Того, Кто тебя создал.
Сказавши это, он подставил лицо хирургу.
Тот провел раскаленным железом по щеке, ища вену. Раздалось шипение, едкий дым наполнил комнату.
Кровь, кровь, кровь... Стигматы от людей оказались жесточе, чем стигматы от Бога.
Когда братья вошли снова, длинная кровавая борозда тянулась через щеку Франциска, но уста его по-прежнему улыбались:
— О малодушные и маловерные люди, почему вы бежали? Поистине говорю вам, что не ощутил ни боли, ни огненного жара, так что если надо еще прижечь мою плоть, прижигайте крепче.
После операции тысячи глаз всматривались в лицо больного, надеясь, что здоровье его поправится и совершится чудо, которого все так желали.
Однако скоро надежды угасли, как угасает луч, случайно прорвавшийся через завесу туч.
Наступила зима 1225-26 года, к страданиям больного прибавился еще холод. Необходимо было выбрать место, где бы меньше досаждало зимнее ненастье.
Говорили, что в Сиене живет знаменитый врач, знаток глазных болезней.
Жизнь Святого была всем так драгоценна, что никакая попытка лечения не казалась лишней. А вдруг исцеление возможно!
Есть ведь растения, которые плодоносят, только если проявить бесконечное терпение, если ухаживать за ними, не падая духом. Не может ли так быть и со здоровьем Святого? В Сиене он попадет в более мягкий климат, в руки хорошего врача. От того и другого может произойти польза.
Для решения опять потребовалось распоряжение генерального викария.
Зачем люди столько хлопочут! Стоит ли? Болезнь от Бога, человеческими средствами ее не одолеть. Кто насылает болезнь, тот ей и хозяин, захочет — отнимет, захочет — оставит, лучше уж положиться на Божью волю.
Святой был прав. В Сиене ни мягкость климата, ни искусство лекаря не принесли ему облегчения. Он явно слабел.
Началось кровотечение. Брат Илия понял, что конец близок и что пора принять потребные в таком случае меры.
Святой желал умереть в Ассизи, желание это надо было исполнить; да и жители Ассизи не хотели лишиться священных реликвий. Брат Илия, сам родом из Ассизи, также хотел исполнить желание сограждан.
Небольшой отряд выступил в середине апреля, продвижение шло медленно, ибо Франциска оберегали от сотрясений.
В скиту Челле близ Кортоны пришлось сделать остановку, так как болезнь усугубилась: явились опасения, что смерть может застигнуть Франциска в пути.
Передохнув немного и подождав, пока драгоценный больной чуть окрепнет, двинулись дальше.
К Ассизи вела дорога, шедшая сначала вдоль Тразименского озера, а затем вверх, к Маджоне, но Перуджа и Ассизи снова враждовали, и распри могли помешать проезду.