«Хмм, – думаю я. – Я могу отлететь от этого мусорного бака снаружи и перепрыгнуть на эскалатор…»
Визуализации получаются настолько живыми, что я даже могу ощутить приземление после прыжка, услышать хруст шин, почувствовать работу тормозов. Это происходит подсознательно и постоянно, даже когда я нахожусь в машине. Я могу выпасть из жизни на 20 минут из-за этих моих странствий по просторам разума, что представляет серьезную проблему, если я, например, в этот момент буду гнать по автомагистрали.
Думаю, эти яркие образы всегда являлись мне естественным путем. В школе я уделял преимущественное внимание практическим предметам вроде труда, физики, ИЗО и физры. Любой предмет, где нужно было что-то писать, мне не давался из-за дислексии. Мама с папой осознали, что со мной что-то не так, когда я был маленьким, – не потому, что я сбрасывался с деревьев или катился кубарем с холмов, а потому, что я совершенно не мог сосредоточиться в классе. Я был жутко рассеянным. Домашняя работа тоже требовала способности подолгу читать и писать, но я был в этом не так хорош, как другие, и часто валял дурака. Наверное, в детстве это можно было считать проблемой, особенно с точки зрения оценок и экзаменов.
Нехватка внимательности не была непосредственным толчком к началу занятия триальной ездой – думаю, мои школьные годы не сильно отличались от школьных лет других райдеров, – но некоторые специалисты усматривали связь между моей дислексией и моими креативными идеями. Когда я посетил Ежегодный научный фестиваль Эдинбурга, у меня взяли интервью на сцене для шоу под названием «Туннельное зрение». Наша беседа с профессором Иэном Робертсоном, психологом-основателем института неврологии Тринити-колледжа в Дублине, плавно перетекла к вопросам о том, что происходит в моем мозгу, когда я в одиночестве езжу по Глазго на велосипеде или когда у меня возникают идеи для видео.
«Вам трудно сосредоточиться на книге, – сказал он. – Вы не очень хорошо читаете, но что меня поражает, когда я смотрю Imaginate, – это то, как сильно ваше визуальное воображение…»
Я рассказал ему про то, что в школе я никогда не был хорош в чтении и письме и что часто отвлекался в классе. Затем я сказал, что в искусстве я тоже не был особенно хорош (в смысле рисования), но физическая и основанная на изображениях деятельность давалась мне легче.
Профессор Робертсон спросил, рисовал ли я когда-нибудь эскизы во время планирования видео. Я сказал, что рисовал, но это были далеко не шедевры. Когда у меня появляются новые идеи, я рисую палочных человечков на двух колесах. Грубые наброски, «…рисунки любого действия, которое я собираюсь совершить, или препятствия, которое я собираюсь преодолеть, – сказал я. – Я веду большой список. У меня дома целые книги всевозможных трюков, и, если появляется новый проект, я обращаюсь к ним, чтобы что-то вспомнить. Велосипед содержит в себе так много возможностей, они просто бесконечны, так что очень важно некоторые вещи держать на границах сознания…»
Мои блокноты – не единственная вещь, разрывающаяся от обилия идей. Мой телефон забит страницами сессий мозгового штурма. Иногда у меня появляется по несколько идей в день, таких как:
– Русский последний рубеж;
– Превращение в Невидимого человека (под песню The Queen)???
– Холодильник (шуточное видео в качестве дополнения к The Ridge?);
– Багси Мэлоун: я гоняю вокруг в сцене, похожей на сцену «Мы могли бы быть кем угодно» из этого детского мюзикла;
– Straight Outta Scotland / Compton edit – пьеса по фильму про группу NWA.
Профессор Робертсон предположил, что дислексия могла в какой-то степени являться причиной моей креативности. Согласно его теории есть два способа использования человеческого мозга. Первый связан с аналитическим, логическим и вербальным мышлением – тем, чему учат в школах на уроках английского и истории. Другой способ – это преимущественно мышление, основанное на изображениях, используемое в творчестве и при решении задач на практике – то есть на таких предметах, как ИЗО и труд, где для успешных учебных показателей ключевыми становятся не слова, а изображения.