Этот скорбный ряд казнимых или замалчиваемых с годами лавинообразно множился. В списке вычеркиваемых из литературы оказались Евгений Замятин, Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Александр Грин, Велимир Хлебников, Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Анна Ахматова, Николай Гумилев, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Даниил Андреев, Михаил Зощенко... Какие блистательные имена! Не напиши Александр Блок "Двенадцати", вряд ли и он уцелел бы в той истории литературы, которую еще в самом начале века начали с фанатичной тенденциозностью и разрушительностью переписывать новые идеологи. Естественный ход развития литературы они насильственно привязали к поступи истории, лишив художественные системы самостоятельности, подчинив их закономерностям чуждым, вовсе им не свойственным.
В результате этой гигантски развернутой вандалистской работы мы к концу XX столетия получили до крайности субъективную, до неузнаваемости искаженную картину движения литературы, в которой величие художника определялось отнюдь не мерой его таланта. Концепция "четырех этапов освободительного движения в России" постепенно стала тем прокрустовым ложем, в котором оказалась распятой вся русская культура. Это привело к тому, что одна форма идеологического закабаления свободной мысли сменилась другой, еще более жестокой и изощренной.
Сверхчеловек Владимир Санин под судом ханжей
"Долой литераторов-сверхчеловеков, долой литераторов беспартийных!" этот боевой, баррикадный клич впервые прозвучал как раз тогда, когда Арцыбашев закончил работу над главной своей книгой о "сверхчеловеке" и вначале безуспешно предлагал ее издательствам и журналам. Это был его "Санин" - роман-личность и роман-идея одновременно, но, по замыслу автора, прежде всего такой роман, в котором именно своеобразие личности и самого писателя нашло свое высокое художественное воплощение. Потому-то, как бы итожа первую волну споров о романе, один из его защитников - В. Львов-Рогачевский имел полное основание заявить: "В 1907 и 1908 годах Санин заслонил М. Арцыбашева, казалось, не М. Арцыбашев написал Санина, а Санин написал М. Арцыбашева, Санин сотворил автора по образу своему и подобию" {Львов-Рогачевский В. Снова накануне. М.: Книгоиздательство писателей, 1913. С. 29.}.
Печатание романа завершилось в сентябрьской книжке журнала "Современный мир" за 1907 год, однако последняя точка в рукописи была поставлена двадцатичетырехлетним автором еще в 1902 году. Пять лет понадобились редакторам на то, чтобы понять наконец, какая новаторская, хотя и взрывоопасная книга у них в руках.
С удивлением современники Арцыбашева читали и выписывали из романа изречения его героев, цитировавшиеся затем во всех критических статьях и монографиях о писателе.
"Я знаю одно: я живу и хочу, чтобы жизнь не была для меня мучением... Для этого надо прежде всего удовлетворить свои естественные желания... Желания - это все!" (Санин.)
"Если лишить мир женской чистоты, так похожей на первые весенние, еще совсем робкие, но такие прекрасные и трогательные цветы, то что же святого останется в человеке?.." (Сварожич.)
"У меня за спиною смерть стоит и каждое мое движение стережет. Что мне Бебель!" (Семенов.)
"Жить стоит только тому, кто в самом факте жизни видит уже наслаждение. А страдающим - лучше умереть" (Санин).
А вот центральная мысль романа, выраженная его главным героем:
"Мы заклеймили желания тела животностью, стали стыдиться их, облекли в унизительную форму и создали однобокое существование. Те из нас, которые слабы по существу, не замечают этого и влачат жизнь в цепях, но те, которые слабы только вследствие связавшего их ложного взгляда на жизнь и самих себя, те - мученики: смятая сила рвется вон, тело просит радости и мучает их самих. Всю жизнь они бродят среди раздвоений, хватаются за каждую соломинку в сфере новых нравственных идеалов и, в конце концов, боятся жить, тоскуют, боятся чувствовать... Мне все грезится счастливое время, когда между человеком и счастьем не будет ничего, когда человек свободно и бесстрашно будет отдаваться всем доступным ему наслаждениям. Та эпоха, когда люди жили только животом, была варварски грубой и бедной, наша, когда тело подчинено духу и сведено на задний план, бессмысленно слаба. Но человечество жило не даром: оно выработает новые условия жизни, в которых не будет места ни зверству, ни аскетизму".
Роман "Санин" с впечатляющей силой выразил то, что назрело в русском человеке начала века, - его протест против всяческих узилищ, против вериг моральных, политических и иных установлений, сковавших его свободу. Книга о Базарове XX столетия (и так именовали Санина) нанесла сокрушительный удар по тем общепринятым меркам, какими привычно, особо не задумываясь, орудовали все присвоившие себе право выносить свои безапелляционные суждения о добром и злом, о низком и высоком. Еще больший удар этой книгой был нанесен по фарисейским предрассудкам, испокон веков державшим в узде перо писателей и мыслителей, указуя им, что можно и чего нельзя показывать в человеке, насильственно призывая их отверзать пытливый взор от того, что человек не только вместилище святого, чистого, возвышенного, но он в то же время носитель порочного, греховного, низменного, подлого; в нем равно уживаются парящий в горних высях дух и мерзкая плоть. Вслед за своими великими учителями Достоевским и Толстым Арцыбашев и попытался понять эту таинственную противоречивость "царя природы", чем тотчас вызвал гневливые укоризны одних и приязненные восторги других. Но верх вначале взяли первые, наложив на "Санина" свое вето.