— Он всё видел и всё понимал! — произнесла Мишори, показывая, что для неё истое счастье — восхищаться незабвенным господином.
Акеми подумала, что на её месте вряд ли была бы более открытой.
— В храме я научилась ценить ум… — начала она лукаво-приятельски, — ты с умом ведёшь хозяйство, мне пока не за что тебя упрекнуть. Ты была бы достойна награды, если бы только ничего от меня не скрывала. Мне очень не нравится, когда от меня утаивают что-либо, — холодно закончила госпожа.
Мишори молча выдержала её взгляд. Хозяйка вздохнула и сказала с подкупающей доверительностью:
— Все эти годы я тосковала по родному дому. Мне хочется поболтать с той, кто помнит меня маленькой… Вели служанке: пусть принесёт сладкого вина.
Горел фитиль, плавая в масле светильника, искорки играли в налитых до краёв пиалах на столике, за которым сидели Акеми и управительница. Её не развеселило лёгкое вино.
— После утомительного дня к покою приводит арак, — проговорила она с кроткой заботливостью.
Хозяйка приказала подать арак, крепкий напиток, который она ещё не пробовала; он вызвал у неё отвращение, тогда как Мишори сделала несколько больших глотков и съела сыру.
— Ах, госпожа! Ваш отец выливал в пиалу с араком сырое яйцо, — вспомнила она.
Акеми, заметив, как порозовело её лицо, спросила пытливо:
— Скажи, а отец строго наказывал невольниц, уличённых в грехе? Если бы… — продолжила она с милой мягкостью, — он тебя застал с мужчиной, что последовало бы?
— Он пронзил бы кинжалом мою печень! — вырвалось у женщины, вздрогнувшей от страха.
— Отца так возмущала неправедность? — девушку объяли почтение к умершему родителю и стыд за себя.
Управительница прижала руки к груди, склонила голову, умоляя простить её за то, что она не смеет кривить душой.
— Ваш отец очень не хотел гневить небо… Однажды, чтобы искупить грех, он велел принести в жертву богам двенадцать быков. Приглашённые жрицы варили и ели их сердца, к собранной крови примешали благовония и лили её на раскалённые камни, когда туши сгорали в огне. Господин всё время был около жертвенника, от его рук, одежды потом сильно пахло кровью и жиром животных…
Хозяйка сама долила арака в пиалу Мишори.
— Расскажи мне всё. Какой грех он хотел искупить?
Она услышала о том времени, когда Мишори была невинной девочкой с едва пробившимся на лобке пушком. Господин стал частенько подзывать её и, приказав зажмуриться и открыть рот, клал в него кишмиш, финик или засахаренный миндаль. В одно утро он дал ей сладкого вина, накормил лакомствами, а затем обнажился перед ней: весьма дородный сильный мужчина. Она охмелела и улыбалась, неописуемо захваченная интересом. Он совлёк с неё одежду и, улёгшись навзничь на ложе, усадил девочку на свой огромный живот, она ощутила голой попкой волосяную дорожку, что сбегала от пупка к паху, заросшему шерстью. Господин теребил пальцами детские сосцы, поглаживал спину девочки, щекотал ей поясницу и копчик; а она елозила и подскакивала на его животе. Потом ей было велено обернуться: фаллос торчал, словно бамбуковая рукоять плётки. Господин уложил девочку подле себя, выпил арака, а она не отказалась ещё от пары глотков вина. Он усадил её у себя на груди, сказав, чтобы она шире развела колени и то показывала ему щёлку, то прикрывала губки ладошкой. Она хохотала, невыразимо развеселившись от этого занятия, голова у неё кружилась, и девочка упала бы с волосатой груди господина, если бы её не поддерживали его большие руки. Он просил, чтобы она помочилась ему на грудь, но Мишори не смела, хотя и была пьяна. Хозяин настаивал, щекотал пальцем щёлку, гребешок, корчил рожи, дурачась, и начал чмокать и взасос целовать девочку между ног. Она забылась: струйка брызнула.
Господин фыркал, задыхался в смехе от блаженства, потом лежал недвижно, шумно втягивая воздух раздувающимися ноздрями. Он уложил Мишори на постель, раздвинул ей ноги так, что они образовали почти прямую линию, и обильно смазал промежность дорогим душистым маслом. Наклоняясь над девочкой, он опять стал гримасничать, смешить её. Всхлипывая и этим приводя её в восторг, взмолился, чтобы она не закричала, и вогнал клин. Совсем пьяная, она смутно запомнила тупую боль.
Мишори очнулась на руках господина, который носил её по комнате, прижимая к себе и лаская. Он лёг с нею в постель, и, прильнув к нему, она уснула. На другой день он начал учить её услаждающей игре. Она думала, его огромный живот раздавит её, но господин, упираясь в ложе руками, удерживался над нею и лишь потирался пупком о её пупок. Ей было приятно вызываемое этим ощущение, а также то, что он столь добр и забавно-дурашлив с нею. Она оторвала голову от подушки, обхватила руками его шею, принялась целовать в горло. Он прикоснулся губами к её губам, стал учить поцелую… Затем концом фаллоса раздвинул ей нижние губки, осторожно погрузил орган в зев, отвёл назад, снова погрузил и отвёл; она хихикнула, приподняла попку, натягивая на фаллос тесную норку. Ей ужасно нравилось то, что они делали. Когда в неё пролилось, она пережила небывалое удовольствие и от щекочущего струения в ней, и оттого, что господин самозабвенно взмыкивает, кряхтит, вздрагивает в радости игры с нею.
Настали дни очаровательного веселья и сладости. Господин и Мишори, наивные в своей наготе, словно сам первозданный восторг, бегали по комнате, возбуждённо смеясь. То он старался догнать её, то она, подпрыгивая, преследовала его, мужчину, который при его росте и тучности не уступал игривостью котёнку. Он шало опрокидывался на подушки, девочка звучно шлёпала ладошками по барабану брюха, похлопывала господина по яйцам, трогала торчащий фаллос, подобный кукурузному початку. Сев на живот хозяина, она целовала, покусывала его соски; привстав над ним, брала рукой большой тугой и тёплый орган и водила его головкой по влажной щели, оттопыривая попку, подрагивая ею. Опускаясь, давала початку втиснуться в гнездо до упора, отчего делалось горячаще сладко. Господин прихватывал её ягодицы и, подкидывая свой зад, помогал ей подскакивать на скользком жезле, что ходил в ней вверх-вниз. Скачка становилась бешеной, девочка взвизгивала от счастья.
Позднее господин начал чаще и чаще укладывать её ничком, ставить на четвереньки, чтобы удобнее было ласкать её ягодицы. Он смазывал маслом отверстие между ними и, уговаривая потерпеть боль, дабы затем к ним пришла новая радость, понемногу всовывал в проход головку фаллоса. Девочке иногда бывало так больно, что хотелось вскричать, у неё лились слёзы, она стонала, и хозяин, который ещё и щекотал ей щель пальцем, принимался утешать её. Однажды он напоил Мишори отваром кореньев, отчего её кожа разверзла все поры, изливая пот, все мышцы расслабились. Он дал ей также вина и, ребячливо покувыркавшись с нею, стал всаживать жезл меж ягодиц всё глубже и глубже. Она перенесла это почти без боли, но попросила, чтобы он вынул засов и позволил ей издать неприличный звук. Потом прошептала: не войдёт ли орган во влагалище? Господин исполнил, они принялись быстро и жадно делать привычное.
С тех пор, угадав, чего желается хозяину, она с хихиканьем подставляла задик, дабы головастый гость, начав с одного входа, мог устремиться в другой.
Занятия с господином настолько запомнились Мишори, что через двадцать с лишним лет она передавала Акеми мельчайшие подробности.
— С вашим отцом было так хорошо! Он имел такую добрую душу… — растроганно произнесла управительница.
Госпожа, слушая рассказ, подавила не один судорожно нервный вздох. Теперь же воскликнула с каким-то отчаянным торжеством:
— Он был поистине милосерден! Если бы он не отнёсся к тебе бережно, а сразу воткнул орудие в твой зад, ты навсегда лишилась бы дара речи.
— О-ооо! — прочувствованно подтвердила Мишори, отметив оторопело, о каких вещах узнают воспитанницы в Храме Рассеяния Тьмы и узнают не совсем верно.
— Что было дальше? Говори же! — потребовала юная хозяйка и добавила, что правда её не сердит.
Женщина жалобно сказала: она исполняет повеление и умоляет о прощении.
— Вы, госпожа, тогда ещё не явились на свет, ваша добродетельная матушка только второй год жила в этом доме, — продолжила Мишори, вновь воодушевляясь воспоминаниями. — Она была молода, как вы сегодня, и ревновала господина. Ей удалось однажды прокрасться в комнату, перед тем как мы пришли туда для игры, и спрятаться в нише. Она видела, как мы с господином резвились нагие, он настиг меня, я раскинулась на козьих шкурах, подняла ноги, оттянула их руками к лицу. Когда хозяин, рыча от возбуждения, вдвинул в меня влажный ствол, ваша матушка не сдержала крика гнева и вышла из укрытия. Она с плачем сказала вашему отцу, что небо сурово покарает его за отвратительный грех.