Она подняла глаза к небу, выезжая из усадьбы. Белесоватое, без единой тучки небо не сулило дождя, но это не пугало: в глубоком пруду имелось довольно воды. Невольницы топтались на плотине, переглядывались, на сей раз не спеша браться за дело, что-то было неладно.
— Баруз, иди узнай, почему они так смотрят, — приказала госпожа вознице.
Он вернулся с одной из женщин, кивнул в сторону хижины:
— Там мужчины.
— Мужчины? — Акеми едва не привскочила в повозке.
Рабыня поклонилась до земли:
— Они паломники. Возвращались из святых мест и попросили помощи. Должны ли мы были прогнать их?
Акеми, заставляя себя не суетиться, помолчала некоторое время и строго произнесла:
— Мне надо увидеть!
Около хижины обернулась к Барузу:
— Ты почему не взял дубинку, на всякий случай?
Шедшая следом невольница опять согнулась в поклоне:
— Они лежат без сил и еле дышат.
Лучи солнца врывались в хижину через дверной проём и отверстия в стенах, служившие окнами, душный воздух в снопах света дымился пылью. На соломе распростёрлись пять фигур в грязных изодранных ферязях: долгополых одеяниях без поясного перехвата и воротника. Лежащие дышали тяжело, с хрипом и так выглядели, что Акеми не захотелось подходить к ним близко.
— Чем они больны? — подумала она вслух, по её хорошенькому личику скользнуло выражение гадливой жалости.
— У них жар, их держали в горах среди снега, — сказала невольница, в то время как один из мужчин приподнял большую косматую голову; облизывая губы, он попросил пить.
Рабыня выжидательно смотрела на госпожу, та велела напоить несчастного. Женщина поднесла к его губам выдолбленную тыкву с водой, у него недостало сил взять сосуд, и она держала его, пока больной жадно отхлёбывал воду, стуча зубами.
— Я хочу слышать, что с ними было, — произнесла хозяйка.
Мужчина стал рассказывать, останавливаясь, чтобы вдохнуть воздуха, который входил в его грудь со свистом, речь стоила больному изрядных усилий. Акеми узнала, что он и его спутники — свободные землепашцы, и до их селения хороший ходок дойдёт отсюда за двенадцать-тринадцать дней. Люди побывали в святых местах за горным хребтом и, когда возвращались, их захватило полудикое племя, промышляющее разбоем. Паломников угнали высоко в горы, где на склонах лежит снег, пленников мучали непосильной работой на холоде и ветру, кормили впроголодь, не пускали в жилища к огню. Большинство поумирали.
— Мы, пятеро, благодарим небо за то, что вышли на свободу, — прохрипел мужчина и зашёлся кашлем.
Акеми уже несколько минут как обратила внимание на одного из лежащих: он не имел бороды, на молодом исхудалом лице виднелись лишь тонкие завитки волос. По-видимому, он был чуть старше её. Юноша лежал с закрытыми глазами, вздрагивая, дыша лихорадочно часто; похоже, жизнь покидала его. Девушку пронзило сострадание, ей стало горько, что она не знахарка, не колдунья, способная снять с его лба смертельную бледность.
— Позаботьтесь о них, я пришлю одеяла! — бросила она невольницам.
Баруз гнал лошадей галопом, и дома хозяйка не пыталась скрыть волнение от Мишори, воскликнув, что было бы грехом — оставить без попечения паломников, посетивших святые места.
— Я не могу взять в дом мужчин, хотя и едва живых, но не послать ли к ним врачевателя? — Акеми покраснела, мучимая нерешительностью.
— Он разнесёт по соседям. Пересуды, клевета повредят вам, — предостерегла управительница.
Она сказала, что сведуща в травах и знает, какие настои и снадобья помогут застудившим грудь. На кухне варили суп из козлёнка, и Мишори добавила: это как раз то, что будет весьма полезно страждущим. Надо бы также отправить молоко буйволицы. Всё должно быть им подано подогретым. Хозяйку тянуло поехать к больным и проследить за уходом, но могла ли она показывать такую внимательность к страдальцам мужского пола? Управительница глядела понимающе:
— Я займусь.
Она предложила разбить рядом с хижиной шатёр, дабы невольницы ночевали в нём, а не возле мужчин.
— Да-да! — подтвердила Акеми.
Ей казалось, слуги возятся слишком долго и солнце никогда не закатится, чтобы взойти завтра. Она поднялась спозаранок, торопила Баруза, и, как только доехали до поля, приказала править прямо к хижине. На пригорке показались невольницы, она закричала из повозки: все ли больные живы? Ей ответили, что все, и она нахмурилась, хотя её сердце радостно застучало.
Юноша лежал на прежнем месте, укрытый одеялом верблюжьей шерсти; когда она вошла, он открыл глаза, они были воспалены, в них стоял страх. Акеми присела на корточки подле больного, спросила, участливо улыбаясь:
— Что тебя тревожит и чего бы тебе хотелось?
— Кругом снег, а мне жарко… меня поят тем, от чего тошнит… как ты прекрасна! — проговорил он бессвязно, но девушка простила ему это и зарделась.
— Ты на равнине, тут нет никакого снега. А поят тебя настоями целебных трав… тебе надо больше есть, — она сделала знак рабыне, та подала ей горшок с супом, и Акеми стала кормить юношу из ложки.
После нескольких глотков он зажмурился, а открыв глаза, сказал изумлённо:
— Ты не исчезла!
Перед ним появляются, пояснил он, красивейшие создания, но через миг они пропадают. «Бедный! Он так долго бредил и не верит яви», — взволнованно подумала Акеми. Не совладав с желанием провести пальцами по его щеке, она вдруг увидела: другие мужчины и невольница с любопытством смотрят на них. Она отдёрнула руку и покинула хижину. Запоздало пожалев о своей робости, сказала себе, что завтра явится сюда истой хозяйкой и будет говорить с юношей, сколько вздумается. Однако её настроению было суждено измениться.
Когда поутру повозка катила обычной дорогой, навстречу попалась рабыня, она шла в усадьбу с дурной вестью: двое мужчин умерли. Акеми соскочила на дорогу, чувствуя, что замахнётся на женщину:
— Самый молодой, без бороды, умер?
Невольница помотала головой.
— Он жив? — выдохнула девушка шёпотом и услышала подтверждение.
Оказалось, смерть взяла тех, что не выглядели самыми слабыми. Одним из них был тот, чьему рассказу хозяйка внимала в первый приезд. Мужчин, по словам невольницы, на рассвете нашли бездыханными в овражке за хижиной, куда ходят справлять нужду.
Акеми послала женщину за управительницей и поспешила увидеть юношу.
Вытянувшись на спине, он шевелил губами: шептал молитву, скорбя об умерших. Акеми спросила, хорошо ли за ним ухаживают; он ответил утвердительно, благодарно улыбнулся. Она сказала, невольницы будут заботиться и впредь, чтобы ему не приходилось выходить по нужде, он ещё слишком слаб.
— Если я окрепну, ты не заставишь меня работать на холоде без тёплой одежды? — проговорил он просяще.
«Как он намучился!» — она отвернулась, чтобы смахнуть слезу, и сказала с нежной горячностью:
— Тебе здесь никогда не будет холодно, и ты не будешь работать!
Он смотрел на неё и с надеждой и с недоверием. Она умилённо спросила:
— Как зовут тебя?
— Джалед.