Поль открыл глаза и, моргнув несколько раз, уставился в дальнюю стену комнаты. Он находился в просторной зале, с высокими потолками. Над его головой нависала литая бронзовая люстра с благородной патиной и потрескавшейся позолотой. Люстра была огромных размеров, словно перст указующий, она всей своей конструкцией обозначала место X, где стоял Поль. Вокруг люстры располагалась лепнина, изображавшая колесо сансары. Зала была украшена четырьмя крупными колоннами и восемью поменьше. Комната не имела ни одного угла и была хорошо освещена. Свет в комнате исходил откуда-то извне, люстра не выполняла роль носителя света, она словно была центром композиции, неким пунктом отправления. Все, что находилось в комнате, располагалось по кругу и по спирали, по стенам бежали рисунки, цифры, буквы, они начинались у самого верха и, наматывая круги по стенам залы, уходили в пол.
– Настало время принимать решение, как и полагается каждому живому человеку.
Голос звучал внутри комнаты так, будто Поль находился в чреве кита, который решил поговорить со своей проглоченной жертвой.
– Я готов принимать решения. Я готов взять на себя ответственность.
– Действительно ли ты готов?
– Готов!
Поль выпрямил спину, он был спокоен и уверен в каждом своем слове так, как может быть уверен человек принявший свой путь и смиренный перед волей Бога.
– Ты понял, кто ты есть?
– Я видел человека, создавшего меня, создавшего нас с Жоэль. Я видел несчастного человека, но он был так красив, он был совершенен.
– Впервые человек создал силой мысли целый мир с живыми существами. Он создал ваш мир, вас, он дал вам жизнь. Я отправлял к Жоэль других вымышленных персонажей на помощь, и едва они прикасались к покровам мира, как в их груди начинало биться сердце, а в глазах светилась душа. Ничего подобного не было ранее, ничего подобного не случалось.
– Жоэль впорядке? С ней все хорошо?
Глаза Поля лихорадочно забегали по стенам обтекаемой залы, в груди появилась щемящая боль, так, словно кто– то ударил в боевое ранение, которое едва ли затянулось.
– Хорошо. Знаешь что вы натворили?
– Нет.
– Вы нарушили все, что имело систему. Вы явились, как третья сила. Знаешь, что такое революция?
– Знаю. Читал. Почему мы платим за то, что не совершали? Почему мы платим за то, что не писали? Почему мы своими душами платим за какую-то вселенскую ошибку?
– А кто, если не вы? Кто еще будет платить? Ты думаешь, есть некто, кто отвечает за все? Думаешь, есть некто, кто отвечает за боль, за смерти детей? Думаешь, эти некто горят в аду? Думаешь, есть этот самый ад? Думаешь, есть черти с рогами и наколенными вилами?
Зала тряслась от громового голоса. Казалось, если воочию увидеть обладателя такого голоса, то он окажется несравненно мал, ничтожен и коротконог. Голос гремел с такой силой, что по праву мог принадлежать только маленькому человеку, который всю жизнь доказывал людям вокруг, что его щуплость и мелковатость – не повод для чувства превосходства у окружающих.
– Не имею ни малейшего представления. Но мы, но мы, что жили по закону, по любви, мы те, кто не преступали черты. Мы даже не несем ответственности за собственное рождение!
– Так ли не несете? Думаешь, люди рождаются просто так? Думаешь, человек – это случайность? Или каждый рожденный ребенок принимал решение и помнит об этом решении, покинув утробу матери?
– Я не знаю. Я не вылезал из чрева матери, я не знал своей матери, как и отца. Я не знаю ничего, кроме того, что люблю Жоэль.
– Ты не знаешь, беспечно предъявляющий мне обвинения и требующий чего? Чего ты требуешь?
– Быть.
– Как я могу позволить тебе быть, если ты не несешь ответственность ни за что. Ты не то что не достоин куколки, ты не достоин и побега травы.
– Ну, а что ты можешь сделать? Что ты сделаешь со мной? Убьешь – убей! Помести меня в вечные агонии разлуки, лиши меня всего. Что в итоге получишь ты? У меня нет ни земли, ни матери, ни корней, ни будущего, ни профессии. Чем же тебе кормить мой страх?
– Ты думаешь, самое страшное – потерять? Самое страшное – это забыть, что ты потерял, самое страшное – это вечное осознание собственной не принадлежности к этому миру. Агония в том, что ты уже существуешь.
– Я существую – это агония? Так, зачем, Господи, или кто бы ты ни был, зачем я живу? Зачем все это?
– А если не это, то что еще? Что у тебя было бы, кроме?
– Ничего.
– Тебя бы это ничего удовлетворило?
– Не знаю. Все, что я хочу – это освободиться.
– Ты свободен, иди.
– Идти куда?
– Не знаю. Ты свободен – иди.