6 июля 1865 года: Грозовой день. Тропическая жара! Она его изнуряет. В час дня наступает момент успокоения, и он кричит мне об этом сверху. Бедный друг! Но это длится недолго. Лихорадка его терзает, и он слабеет, слабеет. И все же он ест. Но как в том состоянии, в каком он находится, бороться с этой жарой, которая ослабляет даже здоровых? Я вижу, сколько мужества он в это вкладывает, а я, вместо того чтобы ободрить его, не могу справиться со слезами. Он был моей силой и моей жизнью! Чем он слабее физически, тем я слабее душевно…
8 июля 1865 года: Все более слабый и более раздражительный. Ужасный день. Вечером приезжают доктор Фюстер[69] со своим секретарем и Камиль. Доктор Морен тоже приходит. Фюстер осматривает и выслушивает его. Все то же: одно легкое совершенно здорово; неопасная точка в другом. Ничего серьезного нет, но лихорадка, но нервы, но раздражительность!.. Фюстер говорит, что больной должен сам лечить себя усилием своей воли и подчинением режиму, который надо соблюдать во всей его строгости. Нужны обмывания холодной водой, нужны без опоздания, без раздумья. Он мне сказал, мне лично, что вылечил больных гораздо более опасных, но что я не должна уступать, пусть даже он меня возненавидит… Бедное дитя! Он кричит во время омовений, это разрывает сердце. У меня желание убить себя. Нет! Нужно заботиться о нем и спасти его… спасти вопреки его воле…
18 августа 1865 года: Он кашляет беспрерывно всю ночь и весь день. Сорок восемь часов! Это ужасно, и все-таки он гораздо спокойнее, чем в предыдущие дни. По-видимому, он все же забывается на какое-то время, потому что удивляется, когда ему говорят, который час: он не отдает себе отчета в истекшем времени…
19 августа 1865 года: Увы! он прочитал все предыдущие записи. Я то боялась его рассердить, смягчая запись о его страданиях, то боялась, чтобы он не узнал серьезности своего безнадежного положения. Я знаю это уже больше месяца; какую борьбу мне пришлось выдержать, чтобы скрыть все от него! Теперь ему совсем плохо. Он спит, задыхаясь, измученный лихорадкой, даже не кашляет больше. Неужели это последний сон?..
Понедельник, 21 августа 1865 года: Умер сегодня утром в 6 часов, после, казалось бы, совершенно спокойной ночи. Проснувшись, он говорил немного, но голосом уже мертвым, потом слова, неясные, как во сне, потом какие-то усилия дыхания, потом бледность и потом ничего! Надеюсь, он был без сознания. В полночь он говорил со мной охотно и ясно. Он говорил о поездке в Ноан… Я его переодела, все привела в порядок на его кровати. Закрыла ему глаза. Положила цветы. Он красив и кажется совсем молодым. Ах! Боже мой! Мне не придется больше заботиться о нем…
22 августа 1865 года: Я провела ночь одна подле этого вечного сна! Он лежит на своей кровати, теперь уже навеки спокойный. Ничего безобразного, ничего пугающего. Никакого дурного запаха. Положила ему свежие розы… Теперь одна, а он здесь, рядом со мной, в этой маленькой комнате. Мне не нужно больше прислушиваться к его дыханию и будущей ночью тоже, больше ничего, одинокая; как никогда… И теперь уже навсегда…
За всю жизнь у Жорж Санд было немного поступков более трогательных, чем это долгое бодрствование у постели больного, чем эта мужественная ложь, чем эта деятельная нежность. В течение пяти месяцев она ни на один день не покидала умирающего. Сразу же после его смерти она написала Морису.
Жорж Санд — Морису, 21 августа 1865 года: Страдания нашего бедного друга кончились. Он уснул в полночь в полном сознании… Я совершенно разбита, но после того, что я одела его и привела в порядок смертное ложе, я все еще полна такой силы воли, которая не дает мне плакать. Я не заболею, будьте спокойны, я этого не хочу; я присоединюсь к вам тотчас же после того, как позабочусь обо всем необходимом для захоронения его бренных останков, приведу в порядок дела умершего и мои; они одновременно и ваши…
Ибо Мансо, хотя у него еще были живы родители и незамужняя сестра Лор, завещал все, чем владел, Морису Санд.
Жорж Санд — Морису, 22 августа 1865 года: Уже две ночи я одна подле моего дорогого усопшего, который больше не проснется. Какая тишина в этой маленькой комнате, куда я входила на цыпочках во все часы дня и ночи! Мне все еще слышится его душераздирающий кашель; теперь он спит: его лицо спокойно; он покрыт цветами. Он как будто из мрамора, он, который был таким живым, таким стремительным! Никакого дурного запаха; он окаменел. Его сестра, идиотка, приехала сегодня утром и не захотела его видеть, говоря, что это на нее слишком подействует…
69
Доктор Фюстер, профессор университета в Монпелье, считал, что открыл средство для лечения туберкулеза. Газеты хвалили «великолепное лечение»; Жорж Санд списалась с ним и применила этот режим для Мансо. Она, не колеблясь, вызвала Фюстера для консультации из Монпелье в Палезо, к изголовью своего больного.