И вот так, прячась в подъезде, Жозе Матиас прожил еще три года!
Этот подъезд был одним из тех подъездов старого Лиссабона, где никогда не было привратника, они всегда открыты, всегда грязны – сточная канава, откуда никто не гонит тех, кто скрывается здесь от нищеты и горя. Рядом находился бар. Каждый вечер с наступлением темноты Жозе Матиас спускался по улице Сан-Бенто, прижимаясь к стенам домов, и, как тень, исчезал в сумраке подъезда. В этот час окна Элизы ярко светились; правда, зимой они запотевали, но зато летом, открытые настежь, предоставляли ветру возможность беспрепятственно залетать в комнаты. И вот, засунув руки в карманы, Жозе Матиас часами простаивал здесь, любуясь их светом. Каждые полчаса он отлучался в бар, но так, чтобы никто того не заметил. Бокал вина, стопка водки – опять чернота подъезда скрывала его, давая ему приют и восторженную радость. Когда же в окнах Элизы задолго до глубокой ночи, даже зимой, – зимой дни и без того коротки, – гас свет, он ежился от холода, дрожал и, постукивая дырявыми подметками по каменным плитам подъезда или сидя па ступеньках лестницы и щуря мутные глаза, глядел на чернеющий фасад дома, в котором она спала с другим!
Поначалу, закуривая сигарету, Жозе Матиас поспешно поднимался на первую лестничную площадку, чтобы не видно было огня, который мог бы разоблачить ого и его укрытие. Но потом, друг мой, он курил сигарету за сигаретой, не отходя от дверного косяка, и старался затягиваться так, чтобы огонек освещал его, Жозе Матиаса! И вы понимаете почему?… Да потому, что Элпза уже знала что в подъезде' напротив, самозабвенно поклоняясь ее окнам, простаивает дни и ночи ее бедный Жозе Матиас!..
И поверите ли, друг мой, что и Элиза каждый вечер неподвижно стояла или у закрытого окна, или опершись на решетку балкона (табельщик в ночных туфлях, растянувшись на софе, читал «Вечернюю газету») и пристально всматривалась в черноту подъезда, молча посылая безутешному, поклоннику свой взгляд и улыбку, как посылала прежде поверх роз и георгинов со своей террасы в Арройосе. Потрясенный Жозе Матиас знал это. И теперь, не выпуская изо рта сигареты, чтобы она своим огоньком, как маяк, указывала путь возлюбленным глазам его Элизы, он без слов говорил ей, что он, ее преданный и верный друг, здесь, на своем посту.
При свете дня он никогда не показывался на улице Сан-Бенто. Да и как он, в этом продранном на локтях пиджаке и стоптанных башмаках, мог себе такое позволить? А все это потому, что тот молодой человек с утонченным и строгим вкусом, которого когда-то знала Элиза Миранда, теперь впал в нищету и носил лохмотья. Где же добывал он каждый день три патако на вино и кусок трески в баре? Не знаю… Однако восславим божественную Элизу, мой друг! Как деликатно, как изощренно и какими сложными путями она, богатая, старалась поддержать нищего Жозе Матиаса! Весьма пикантная ситуация, не так ли? Благодарная сеньора оплачивала содержание двух мужчин – возлюбленного плоти и возлюбленного души! Между тем Жозе Матиас все-таки дознался, от кого получал милостыню, и отказался, не бунтуя, не стеная от уязвленной гордости, даже растроганно, даже уронив слезу из-под век, воспалившихся от водки.
Когда же темнело, Жозе Матиас смело спускался по улице Сан-Бенто и входил в свой подъезд. И как же, друг мой, вы думаете, проводил все остальное время дня Жозе Матиас? Он выслеживал, преследовал бывшего табельщика общественных работ, разузнавал о нем все до мельчайших подробностей! Да, друг мой! Невероятное, исступленное, потрясающее любопытство к мужчине, которого избрала сама Элиза!.. Оба предыдущих, Миранда и Ногейра, вошли в ее альков гласно, через церковные двери, имея кроме любви определенные намерения – создать семью, домашний очаг, возможно, надеясь иметь детей, заслуженный покой и твердое положение в жизни. Но этот был возлюбленным, только возлюбленным, и она содержала его, чтобы быть любимой; да, этот союз покоился лишь на одном основании: два тела стремились соединиться. И Жозе Матиас никак не мог утолить свою жажду узнать все, что касается этого человека, которому Элиза отдала предпочтение, избрав именно его в тысячной толпе мужчин; он внимательно изучал его манеру держаться, внешний вид, одежду. Соблюдая правила приличия, табельщик жил на другом конце улицы Сан-Бенто, около рынка. А эта часть города для оборванца Жозе Матиаса, которого здесь не могли настигнуть глаза Элизы, была как раз постоянным местом пребывания: здесь он свободно, не скрываясь, мог наблюдать за тем, кто, храня тепло ее алькова, ранним утром возвращался к себе домой. Потом он не спускал с него глаз весь день и осторожно, как вор, следовал за ним на почтительном расстоянии. И все же есть у меня одно подозрение, что вел себя подобным образом Жозе Матиас не из праздного любопытства, а лишь желая удостовериться, что, несмотря на все соблазны Лиссабона, и весьма серьезные для простого табельщика из Бежи, тот хранил верность Элизе. Жозе Матиас считал, что оберегает ее счастье, следит за возлюбленным женщины, которую любил.