В последние годы жизни Шукшина его рассказы щедро печатались во многих журналах (я имею в виду творческую щедрость В. Шукшина), выходили на экран его фильмы. Василий Шукшин готовился к главной своей работе в кино — к роли Степана Разина, к постановке фильма «Я пришел дать вам волю» (эта работа — увы — все откладывалась). Во что обходилась Шукшину его щедрость, мы не знали и не думали об этом. Мы задумываемся об этом только теперь, когда его не стало...
Он присылал в «Аврору» свои рассказы (успевая при этом сотрудничать практически во всех наших журналах) — и рекомендовал новых, неизвестных авторов. Обнаружив в той или иной рукописи признаки таланта, верности жизни и, главное, писательской дерзости, непохожести на других, он загорался, писал рекомендательные письма. Одно из них, последнее письмо, полученное от Василия Шукшина, написано на мосфильмовском бланке с грифом «Калина красная», торопливой нервной рукой.
«Глебушка!
Держу в руках прекраснейший рассказ Артура Макарова — и есть искушение опередить чванливые московские журналы — прочитай! Автор на распутье, есть смысл заполучить его. Рассказ удивительный, ты сам увидишь. Что не первый экземпляр, в том моя вина; время не ждет, я взял на себя ответственность перед автором и перед вами: охота «обскакать» московских «толстых» бояр.
Жму руку!
В. Шукшин».
Ну, разумеется, Василий Шукшин никоим образом не собирался унизить московские журналы именно за то, что они московские. Ведь и сам он стал москвичом — в высшей степени, как носитель, что ли, столичного знака качества. Столица вбирает в себя лучшее, наиболее талантливое, рождающееся в стране. Она помогает таланту осуществиться, обрести голос. Шукшин мог стать Шукшиным-художником того масштаба, каким его узнала и полюбила вся страна, только в Москве.
Но Василий Шукшин сохранял за собой и право на некую провинциальную «автономию». Самые задушевные его друзья проживают вдали от столицы. Ну вот, например, в Вологде...
Будучи москвичом на все сто процентов, Шукшин превосходно видел и негативные стороны столичного литературного, окололитературного быта и вообще быта (давайте вспомним хотя бы рассказ Шукшина «Жена мужа в Париж провожала»), и сердце его тосковало по родимым российским далям и весям. И еще постепенно в нем вызревал образ будущего героя, любимого героя — смутьяна Стеньки Разина. Вот и хотелось порой Василию Шукшину «обскакать» этих «толстых московских бояр». То есть хотелось ему поиграть — бессознательно, безотчетно: он был великим актером нашего времени, проигрывал в творческом воображении одну за другой различные по самой сути роли, прикидывая «pro» и «contra».
В опубликованной в «Литературной газете» статье «Несостоявшийся диалог» ленинградский литературовед профессор Борис Иванович Бурсов поведал о своем несбывшемся желании повстречаться с Василием Шукшиным и поговорить о том насущном, что занимало ум профессора литературы. Именно с Шукшиным поговорить, именно его выбрал Бурсов из всей плеяды современных литераторов первой величины. И, как явствовало из письма Шукшина, предваряющего статью Бурсова, Шукшин и сам был расположен к этой встрече, к этому разговору. И дело здесь не только в том, что «диалог» был нужен «Литературной газете». Взаимное тяготение меж Бурсовым и Шукшиным возникло после выхода в свет романа-исследования Бурсова «Личность Достоевского», ну, и, разумеется, после выхода в свет книг Шукшина, в особенности его последней книги — «Характеры».
Бурсова с Шукшиным сблизил Федор Михайлович Достоевский, будучи близок — каждому на свой манер — двум этим столь различным по возрасту, по жизненному опыту и сфере применения сил литераторам. Диалог в «Литературной газете» не состоялся. Шукшин так и не встретился с Бурсовым. Но я знаю, мне говорил об этом Василий Макарович Шукшин: образ Достоевского маячил в воображении, тревожил его мысль. Нет, нет, Шукшин не собирался экранизировать тот или иной роман Достоевского. Его увлекал иной роман, иной образ: безудержность натуры, роковой трагизм судьбы русского гения...
Профессор Бурсов мечтал, фантазировал: «Вот если бы сделать фильм о Достоевском, судьба коего драматичнее и сложней всех его романов... Кому это по плечу? Кто бы смог сыграть Достоевского? Шукшин. Больше некому...»
Но это мечтания. Сбыться им не дано.
Летом семьдесят третьего года я был в Вологде по делам журнала: работал с Василием Беловым над рукописью его повести «Целуются зори». То есть что значит «работал»? Белов повесть сочинил, он и колдовал над рукописью. Я же прочитывал сделанное им — с деликатным карандашом в руке. Белов мне сказал, что неподалеку от Вологды Шукшин снимает свою «Калину красную». Неподалеку —это если глядеть из Ленинграда. Шукшин снимал «Калину красную» в Белозерске; я сел в Вологде в самолет местной линии и часа через два шел по дороге берегом Белого озера; правой моей щеки касалось дыхание большой, еще не прогревшейся воды, в левую щеку дул легкий ветер с зацветших лугов, над головою играли жаворонки. Я думал: господи, как же много дивного вольного места у нас на Руси...