Я помню, близкий Василию Макаровичу человек вскоре после его смерти сказал мне так: «Хочешь понять Васю, прочти «Я пришел дать вам волю» — в Разине очень много его личного, шукшинского...»
Шукшин — закодированный писатель. Затронутые им проблемы, загадки человеческого духа и дают работу нашим уму и сердцу — для самопознания и самовоскрешения; не устаревают, они вечны.
И тут, в заключение, надо оговориться. Нужен постскриптум, что ли, к написанному. Как пишут в газетах: «Когда верстался номер, мы узнали о том, что...».
Когда-то я прочел рассказ «Сураз» в книге «Характеры», изданной в 1973 году. Шукшин тогда был жив, он мне подарил эту книгу с дарственной надписью. И все суждения о «Суразе», приведенные выше, в статье, и все цитаты — оттуда, из этой книги.
Но вот читаю «Сураз» в другом издании: «Молодая гвардия», 1975 год. Василий Шукшин. Избранные произведения. Двухтомник. Том первый. Дошел до страницы 199. На ней окончание рассказа «Сураз»: «Сильно, небольно толкнуло в грудь, Спирька упал навзничь... Показалось ему, что темное небо мягко упало на него. И все-таки в последнее мгновение успел подумать... Не подумал даже, а удивился: «А не больно!» И все.
Здесь оборвалась недлинная, путаная дорожка Спиридона Расторгуева на земле».
Что за чертовщина? Ничего этого не было у Шукшина. «Сураз» в книге «Характеры» кончается по-другому. «Недлинная, путаная дорожка... на земле» — таких самооправдательных оговорок для издателей Шукшин себе не позволял.
В двухтомнике Спирька стреляется на кладбище. Финал получился демонстративный, мелодраматический, как в плохом театре. Из рассказа выпало несколько страниц высочайшей прозы. Шукшин явился неподготовленному, впервые берущему его в руки читателю адаптированным, урезанным, спрямленным.
Как это делается? По-разному. Иногда усекается всего-навсего одна буковка в слове. Вроде как корректорская ошибка, корректор проглядел. Вот, пожалуйста:
« — Я предупреждал: я тебя работаю, — сказал Спирька. Хотел оттянуть курок двустволки, но они были уже взведены...»
Это в двухтомнике (том 1, стр. 198).
А вот как в «Характерах» (стр. 82):
«Я предупреждал, я тебя уработаю...»
Улавливаете разницу? «Я тебя работаю» — сказать нельзя, даже владея всеми диалектами и жаргонами, включая «феню». «Я тебя уработаю» — только так мог сказать Спирька, «пыхтевший» пять лет в местах заключения за злостное хулиганство.
Герои Шукшина изъясняются на том языке, уроки коего им преподали место и время их родового и социального обитания. Здесь мы имеем дело с языковым абсолютом — первоосновой искусства и мастерства Шукшина. К этому прикасаться нельзя, иначе мы потеряем мастера.
Можно предположить, что в двухтомнике напечатан один из авторских вариантов рассказа «Сураз». Возможно, были у автора варианты. Но автор сам выбирает, включает в книгу, держит корректуру своих рассказов, подписывает в печать — и текст становится единственным, каноническим. Именно таковым и является текст рассказа «Сураз», напечатанного при жизни Шукшина в книге Характеры».
Кажется, ясно...
И все равно проходятся по тексту с перышком в руках, поправляют, спрямляют, придают шукшинской Правде ласкающее взор благообразие, обкарнывают, искажают смысл, стиль, язык превосходных, еще при жизни автора прочитанных, в память сердца врезавшихся рассказов...
А для чего?
Вопрос в пространство...
И еще один вопрос.
Почему до сих пор не издано полное собрание сочинений Василия Шукшина, ну, скажем, в пяти томах, при сведущей редколлегии, с соблюдением авторского права, правил текстологии?
Нам очень его не хватает.
Осенью 1976 года ранним утром я приехал в Бийск.
Стало развидняться, я помаленьку двинулся, пока что без определенной цели (то есть цель у меня была, но рано, рано еще) в пределы города Бийска. Город переменился, конечно, за двадцать лет, но что-то в нем сохранилось из моей молодости: запах сгоревшего в топках кузбасского угля, перемешанный с терпким привкусом тополиной смолки; тополя вымахали, взматерели; и прохлада, снежная свежесть близких предгорий, и дыхание хлебных степей. Я вплывал в город моей молодости, как в знакомую воду, примечал не только общее, но и частности...
Подымалось солнце, позвякивали трамваи, двери трамваев выстреливали наружу трудовой люд. Ночное, сумеречное рассеивалось, на берегах Бии занимался по-сибирски погожий, обыкновенный — и непредвидимый, как сама жизнь, — осиянный лазурным небесным куполом день.