Открываю «Личность Достоевского», опять же на произвольно выбранной странице, читаю: «Достоевского всегда влекло то, что обыкновенно отталкивало, как, с другой стороны, и отталкивало то, к чему влекло. Что может быть более противно одно другому, как деньги и вдохновение, — Достоевский сводил их вместе, как бы с целью из столкновения и вражды денег и вдохновения высечь искру для творческого горения».
Ну вот, «с одной стороны» и «с другой стороны»... И так во всем романе-исследовании «Личность Достоевского», объемом в тридцать пять авторских листов, написанном Вами за пять лет, вобравшем в себя все знания и опыт Вашей жизни.
Как Вы пишете? Технология-то Ваша какая?.. Можно, Борис Иванович, я расскажу и об этом? Хотя... писание книг — интимное дело, особенно это органически свойственно Вам — сокрытость от посторонних глаз святая святых писания... Тут я приведу пример иного порядка, а после уж возвращусь к Вашим урочным часам за столом... Я знал одного литератора, который, бывало, в переделкинском доме творчества чуть свет открывал окно, ставил машинку на подоконник и принимался стучать, как дятел, очередной свой роман. Другие обитатели Переделкина, разумеется, просыпались от стука, потягивались в постелях и маялись собственной ленью в сравнении с этим, активным, неугомонным, который добьется своего.
Вы, Борис Иванович, тоже рано садитесь к столу, всегда в одно время, в половине седьмого, и пишете тихо-тихо, почему-то на крохотных листках бумаги, бисерно-мелким почерком, потом все перемарываете вдоль и поперек.
К обеду Вы выходите осунувшимся, на лице Вашем остаются одни глаза. Доведя листочки до полнейшей нечитабельности, Вы относите их машинистке, единственной во всем Ленинграде способной разобрать Ваш почерк и исправления. Она печатает не для заработка (у нее обеспеченный муж), а из удовольствия и чести быть Вашей первочитательницей...
А помните, как мы с Вами ездили в Старую Руссу?
В доме Федора Михайловича Достоевского на набережной реки Перерытицы, под старыми ракитами, в ту пору была музыкальная школа. А дом-то — единственный подлинный, в нем Федор Михайлович писал «Братьев Карамазовых»... Вы помните, как водил нас Георгий Иванович Смирнов, старорусский учитель истории, по окраинным улочкам своего города, по задворкам, мосткам, лопухам, будто по городу Скотопригоньевску; как вдохновенно преображался он в свидетеля, соучастника событий и драм, происходящих в романе «Братья Карамазовы». Он, как и Вы, заболел Достоевским, и общая эта болезнь, у каждого из Вас выявлявшаяся по-своему, я видел, неизлечима и духовно целительна, как любовь.
Мы с Вами тогда написали статью в «Литературную газету» (один писал, другой переписывал) о необходимости создания в Старой Руссе — последнем, дорогом сердцу гения его прибежище — музея Достоевского. Мы, вкупе с Георгием Ивановичем, прозревали будущее Старой Руссы — этого исконно русского города (в глуши, в самом сердце России), многажды замеченного нашей отечественной историей. Мы думали — и верили в это, — что Старой Руссе еще суждено стать и литературным святилищем, с не меньшей притягательной силой, чем Ясная Поляна или Михайловское...
И дело стронулось с места, пошло. Музыкальная школа переехала в новое здание, дом Федора Михайловича Достоевского стал обретать те черты, какие были свойственны ему при хозяине. Георгий Иванович Смирнов отдал себя этому делу, как говорится, без остатка. В его щуплом, израненном на войне, изболевшем теле обитал поистине богатырский дух. Его встречали в Москве, в Ленинграде, он отыскивал вещи для будущего музея, отмеченные знаком подлинности, но, главное, находил себе сподвижников, зажигал человеческие души искрой того огня, которым сам горел.
Он мечтал не только о музее Достоевского в Старой Руссе, но и о целом мемориальном комплексе по роману «Братья Карамазовы», топографически точно привязанном к месту действия, как это было у самого Федора Михайловича Достоевского. Георгий Иванович мог показать то место, на котором стоял дом Федора Павловича Карамазова, тот забор, через который перелез Митя в роковую ночь, ту скамейку, на которой сиживал с гитарой Смердяков, те лопухи, в которых Лизавета Смердящая... Для каждой импровизированной экскурсии Георгий Иванович находил единственные, из сердца идущие слова — о героях романа и об его авторе. Кто побывал на такой — неповторимой — экскурсии старорусского пламенного достоеведа, тот навсегда становился причастным святому делу воссоздания памятников нашей национальной гордости, членом особенного старорусского землячества.