По ночам Георгия Ивановича можно было застать... в кабинете Федора Михайловича, в доме над Перерытицей. В тишине старого дома ему приходили мысли, он записывал их, создавал свой труд о Достоевском, как он его понимал, как чувствовал сердцем. Если в дом приходили гости с открытой душой — их становилось все больше, — Георгий Иванович обращался к стенам: «Надеюсь, что хозяин дома нас не осудит. Мы входим сюда с чистыми помыслами, оставляем все мелкое за порогом...»
Но что-то вдруг сломалось в судьбе старорусского энтузиаста. Кто-то его не так понял, что-то он не так сказал (язык у него был остер), кому-то пришелся не ко двору... Музей Достоевского в Старой Руссе открывали без его основателя...
Помните, Борис Иванович, как мы ехали в Новгород с мыслью помочь Георгию Ивановичу, то есть делу, коему он был душой? Нам казалось, что дело этого рода не может принести ожидаемые плоды, не будучи одушевлено талантом, мыслью, волей посвятившей себя ему человеческой личности...
Георгий Иванович Смирнов еще сколько-то пожил и помер, в возрасте шестидесяти двух лет. Мне довелось стоять над его гробом. На лице усопшего был разлит тот покой, с каким уходят из жизни люди, честно исполнившие свой долг перед жизнью. В войну Георгий Иванович командовал батареей пушек, дошел до Берлина, собрал урожай фронтовых наград, то есть послужил Отечеству как верный его сын. В своей родной Старой Руссе он создал музей Достоевского, умножив славу национального гения — на благо Отечеству. От духовной личности Георгия Ивановича Смирнова исходил особый непотухающий свет.
А мы с Вами — что же... Опять гуляем под ручку по Летнему саду. Вы читаете нужные Вам каждый день строки Пушкина: «Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия, а мы с тобой вдвоем предполагаем жить, и глядь — как раз: — умрем...» Вы восхищаетесь Пушкиным, им живете. Вы написали «Судьбу Пушкина», понимая сей труд как главный, вершинный труд жизни. Вы говорите: «Писать о Достоевском трудно. Но о Пушкине труднее. Пушкин неуловимый...»
Без Пушкина не понять Достоевского, равно как и Гоголя и Толстого. И все они разные; их противостояние по отношению друг к другу объемлет самую суть очень русской национальной идеи, подымает ее до всечеловеческой. О ком бы Вы ни писали из наших великих, Вы никогда не выстраивали их по ранжиру, хотя поочередно отдавали свою сердечную привязанность то одному, то другому. При строго научной скрупулезности Ваших исследований, Вы же очень эмоциональный писатель, Борис Иванович. И, обращая взор к Пушкину, Вы словно преображаетесь, меняется самый Ваш тон изложения. «Пушкин мерил истину сердцем, гением своим, всей жизнью своей, как и готовностью к смерти ради нее, а не своими теоретическими убеждениями, по отношению к которым он всегда находился в полной независимости...» Это — цитата из первой части «Судьбы Пушкина»...
И что еще я хочу сказать Вам... Вы приблизили к нам наших гениальных предков, как, может быть, до Вас никто еще не приближал. Под Вашим пером они превращались в наших современников, сегодня необходимых нам не только в литературно-творческом, но и в нравственно-житейском обиходе.
Работая над Толстым, Достоевским, Пушкиным, Вы постоянно думали о связи времен. Отсюда и Ваши «Вечерние думы» (статья эта написана в 1963 году). «Современность есть не что иное, как момент исторического процесса. Нельзя изобразить драматическую судьбу человека, пренебрегая связью времен. Из всех литературных направлений реализм наиболее последовательно применяет принципы историзма, ибо в его изображении человек сам способен изменить условия своей жизни, изменяя вместе с ними и самого себя...
Все подвластно времени. Весь вопрос в том, насколько мы сознаем его повеления...
Чертовски трудно жить и работать, как подумаешь обо всем этом, а думается об этом чаще всего по вечерам...»
Посвятив утренние часы Достоевскому (или Толстому, или Пушкину), по вечерам Вы думали о том, проросли ли семена, щедро посеянные на ниве русской классической литературы, и как проросли... В Ваших вечерних размышлениях содержится дар предвидения, точно вычисленный аналитическим Вашим умом и теперь, мы знаем, вполне осуществившийся. В «Вечерних думах» Вы так писали о Шукшине, значение коего в литературе в ту пору едва обозначилось: «В Шукшине соединились не только самые разнообразные дарования, но также и непревзойденная простота с изысканной художественной точностью, а также с предельным лаконизмом. Есть ум, есть талант, и есть мудрость. Суть мудрости, по-моему, в понимании бесценности и одновременно преходящести и самой жизни, не говоря о прочем. Мудрость не вычитаешь непосредственно из книг, ибо таинством мудрости проникнута сама жизнь с ее вековой преемственностью...»