«...Я очень ценю Ваш писательский дар за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни, за крепкий, живой, правдивый язык. Более же всего мне нравится, что Вы нашли свой собственный, исключительно Ваш стиль и свою форму, и то и другое не позволяет смешать Вас с кем-нибудь, а это самое дорогое».
По возвращении в 1922 году в Петроград И. С. Соколов-Микитов близко сходится с К. А. Фединым, с первой встречи — и на всю жизнь. В этом существенная особенность натуры Ивана Сергеевича — горячая, доверчивая, откровенная потребность в дружбе, готовность к дружбе с близким по духу человеком, поражающее постоянство этого довольно редкого, пугливого чувства. Дружеские чувства к Федину выражены в письмах Соколова-Микитова с несвойственной его прозе импульсивностью; писем наберется на целый том...
Приметную грань в судьбе-личности Ивана Сергеевича представляет собою его проникновенная (не могу найти другого слова) дружба в последние два десятилетия жизни с Александром Трифоновичем Твардовским...
Иван Сергеевич Соколов-Микитов был хорошим охотником...
В этом месте сами собой просятся в ряд имена великих предшественников... Предшественники предавались, со всею увлеченностью своих натур, той самой русской охоте, что и их даровитый потомок, но... едва ли им когда зашла в голову мысль об охоте как о средстве прокормления...
Соколова-Микитова (и его семью) охота кормила, надежнее, чем литературные заработки: и в первые после революции голодные годы, и во время «сидения в Кочанах и в Кислове» в 1922 — 1929-м, и в тридцатые годы, когда писатель с семьей, вместе с В. В. Бианки, подолгу живал в лесной Новгородчине, и в войну — в Пермской области, и дальше, покуда хватало сил. Ружье служило Ивану Сергеевичу в его арктических экспедициях: в ту пору хозяевами льдов были белые медведи; в хождениях по горам и лесам Памира, Тянь-Шаня, Закавказья, по тундрам Таймыра, Кольского полуострова. Бывало, его посылали в командировки как знатока облавных охот на волков, в такие места (например, в Каменную степь), где волки опасно умножались...
Иван Сергеевич относился к охоте серьезно, как к каждому жизненно важному делу, но никогда, ни разу не поделился секретами ремесла добычи. Охота была для него искусством, сокрытым от посторонних глаз, как и словесное творчество. Он выработал в отношении охоты свой моральный кодекс, философию, которые не то чтобы менялись с годами, но корректировались соответственно новому «положению в лесах», возрасту охотника.
Тысячеверстные походы писателя по охотничьей тропе легли в основу поэтической — и философской — энциклопедии родной природы; так можно определить его повести «Детство», «Елень», циклы рассказов: «На теплой земле», «На реке Невестнице», «По охотничьей тропе», «По лесам и горам», собственно почти все творческое наследие Соколова-Микитова. Его книжки о природе, написанные для детей, вводят маленького человека в сущий — и сказочный — мир лесов, полей с их обитателями, как первая книжка «Родной речи» — в мир слов. И трудно себе представить «Родную речь» без поэтических уроков, преподанных истинным знатоком родной речи Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым.
О Соколове-Микитове как «певце природы» мы знаем. К известному необходимо добавить, что даже в своем «воспевании», начиная со сказочки «Кузовок» до последних записей в дневнике, писатель был полемичен, не согласен с сусальным восприятием природы как богоданного вечного дара. Он явился в советской литературе первым защитником природы от потребительства и разора, какими бы нуждами они ни оправдывались; и от холодного практицизма добытчика, и от прекраснодушия ротозея. С гневом (звучащим лишь в интонации повествования) он писал о хищнических рубках леса на Смоленщине купцами-лесопромышленниками в начале века, с болью сердечной считал пни, оставленные от леса мужичками-односельчанами в двадцатые годы (кто их считал в ту пору!). Иван Сергеевич Соколов-Микитов любил (жалел) природу как живое, ранимое, смертное существо, считал наносимый ей в наши дни урон бедственным пережитком прошлого.
Охоте в сочинениях, дневниках, письмах Соколова-Микитова всегда дается поэтическая трактовка. В этом смысле характерно одно из его писем К. А. Федину, из Кислова в Ленинград. Письмо большое, уже в первых его строках обнаруживается особенная, соколовско-микитовская улыбка; чувство юмора, самоирония никогда не оставляли этого человека суровой судьбы, помогали ему в минуты печалей. Кто знал Ивана Сергеевича, обязательно запомнил мудрую улыбку на его обыкновенно спокойном, к старости величавом, патриаршьем лице...