-Только что, - лгу зачем-то я.
Что-то странное последние дни со мной. Мне становится тревожно, и я не знаю, что сказать этому молодому человеку. Его мантия красная, а значит, он уже отслужил нашему БОГУ больше 5 лет.
– Я оставлю вас с ней.
– Благодарю вас, архиепископ, - он немного поклонился головой в знак уважения мне.
Я, постояв ещё буквально несколько мгновений, выхожу. Я не спешу, мне хочется выйти на улицу, но я должен позвонить начальству. Моя комната находится в 5 дверях от смотрительницы.
Я достаю ключ из кармана голубой мантии– до идеала мне ещё далеко. Открываю дверь. Комната вся серая, потому что мы далеки от идеала, мы всего лишь люди. Серый ламинат, серые обои, удобная кровать, застеленная серым бельём, серые стол и два стула, серый шкафчик, свечи здесь тоже серые. Только зеркало не серое. И никакого искусственного интеллекта, который мог бы помешать нам созерцать. А что же мы должны созерцать? Я смотрю в зеркало и вижу задумчивого мужчину.
Мне сорок шесть лет и я служу уже тридцать лет, но странные вопросы появились лишь недавно. Я теряю аппетит, и мои от природы острые скулы выделились лишь больше.
Почему я отчитываюсь не БОГУ, а управлению жрецов?
Я подхожу к панели, касаюсь слегка пальцем, она тут же просыпается. Ещё пару касаний, и несколько голубых лучей обретают свободу. Они падают на пол, а затем материализуются в фигуру мужчины. Мы оба кланяемся друг другу, хотя его статус ниже моего. Обычно сообщения от провинций принимают жрецы в оранжевых мантиях, но это самые талантливые и доверенные лица, то есть чье-то протеже.
Мужчина симпатичный, но староват уже для оранжевой мантии, которую обычно носят в лет тридцать – мы почти ровесники, если даже он не старше меня. А в столице и вовсе многие выглядят в разы моложе, чем есть. Он улыбается мне, обнажая ухоженные зубы. Волосы его прилизаны до предела, что меня к нему не располагает.
– Крепкого духа вам, архиепископ.
– Крепкого тела, - вторую ему я.
– Что за срочность заставила вас обратиться в управление раньше срока еженедельного доклада?
– Сегодня умерла наша смотрительницы. Мы предадим её тело водам завтра по всем обычаям.
– Да усилится её тело и дух. Руководство помнило вашу просьбу насчёт новой смотрительницы. Кандидатура уже утверждена, так что она прибудет завтра.
– Кто она?
– Номер 335Х, - он делает небольшую паузу, как будто мне что-то даёт этот номер. – Выходец из семьи бизнесменов, в семье, считая её, семь детей. Начала обучение в шестнадцать лет, с восемнадцати лет служитель в главной церкви страны, а с двадцати восьми старший служитель. О ней только хорошие отзывы. Она будет благотворно влиять на вашу церковь, - последние слова он проговорил с достойным гражданина столицы презрением.
– Благодарю, у меня все.
Мы опять кланяемся, и связь прерывается, мысленно я уже составил портрет этой дамы и прикинул, что она должна быть оранжевой мантии– посмотрим, насколько я прав.
Что же с улицей?
Я гляжу на настенные часы и понимаю, что каким-то образом где-то пропали мои два часа. Где они? Моя задумчивость творит странные вещи со мной. Через 33 минуты начинается служба, а что бы я делал, если б забыл? Наверняка, меня бы начали искать, если бы я не пришёл в течении следующих двадцати минут.
Я подхожу к двери, но мне совсем не хочется видеть их всех. Что же со мной? Вот бы лечь и никогда больше не встать. Однако я выхожу в коридор, запираю дверь. Зачем мы запираем дверь, точно обычные люди, если у нас нечего красть?
Я спускаюсь быстрее, чем поднялся на третий этаж. Словно хочу ускорить службу. Я открываю последнюю дверь и оказываюсь почти у алтаря.
Прихожан много, как в обычный выходной. Я вижу их ожидающие лица– ничего необычного. А затем… смуглое лицо, все такое же красивое, правда, она немного прибавила в весе. Сколько же ей сейчас лет? Если она родила меня, своего потерянного первенца, когда ей было тридцать девять, значит, ей восемьдесят пять. Даже, благодаря технологиям, многие не выглядят так хорошо в её возрасте. Что же тебе помогает, мама? Надеешься ли ты до сих пор, что я вернусь к тебе? Я наблюдаю за направлением взгляда её чёрных глаз – она даже не глядит на меня. Но она всегда приходит в церковь по выходным. Я привык к этому, правда, ещё неделю назад она приходила не одна. А потому мне становится горько.
Я уже давно должен был отречься морально от семьи, но недавняя потеря заставила меня опять почувствовать прежние привязанности. Возможно ли полностью отречься от семьи, даже если ненавидишь их всем сердцем?
Я провожу службу, что называется, на автомате. Просыпаюсь лишь когда потекла река вечности. Мои помощники в розовых и красных мантиях выливают очищенную от греха воду в углубления пола. Я замолкаю, а люди встают и начинают в полный голос говорить свои прегрешения. Я люблю эту часть службы больше всего, чувствуя себя человеком, как никогда. Это лишь напоминание о нашей греховной природе.