– Отчего же в Тихом медиков тоска берет?
– Чего не знаю – того не знаю. Но уезжать Маркин не собирался. Это точно.
Юрий глянул на собеседника печально-задумчивым взглядом:
– Маркин, значит, был чудной. Запил с тоски, но уезжать не собирался... Стыдно за него.
– Чего ж стыдно-то? – удивился шофер и, не отрывая глаз от дороги, скорчил изумленную физиономию.
– А как не стыдиться? Коллега все-таки. В какой-то мере мы, медики, друг за друга в ответе. Как и вы, водители. Опозорится один, а плохо подумают обо всех.
– Бросьте. Еще не хватало отвечать за кого-то.
– А вообще, знаете ли, – продолжил Юрий со вздохом, – тоска – это избитое оправдание для слабохарактерных людей. Почему курит? С тоски. Почему пьет? Тоже с тоски. А по факту никакой тоски нет. Есть безответственность, лень, жалость к себе и отсутствие силы воли. И человек с набором этих качеств – тряпка. Да-да, тряпка, как бы ни обидно звучало. Не может такой человек держать себя в узде и сопротивляться животной натуре. Не способен.
– Маркин не курил, – как бы между прочим заметил шофер.
На мгновение Юрий растерялся. Перед глазами вновь возник утопленник в фуфайке, но теперь белозубый.
– Думаю, – продолжил Юрий свою мысль, – Маркин ваш спился от безответственности. Тяга к удовольствиям пересилила в нем чувство долга. Никто Маркина в селе не контролировал, жена не пилила, вот он и потерял берега. Работы было мало, а казенного спирта – много.
Шофер пожал плечами.
– Даже если и так, – буркнул он, закуривая очередную, вонючую, как старый носок, папиросу. – О мертвых или хорошо, или ничего.
– О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды, – поправил Юрий.
Повисла пауза. Юрию почудилось, что собеседник рассердился. Выходило будто новый человек, малоопытный, не знающий всех тонкостей биографии предшественника, возводит на того напраслину и высокомерно осуждает. Корчит из себя безгрешного, пляшет на трупе. А мертвый не может оправдаться. Он уже бессилен что-либо изменить. Хотя ничего плохого никому, кроме себя, не сделал, и вся его беда была только в том, что запил открыто, не стесняясь, да при этом погиб. Пил бы тихо, как многие, создавал видимость работы, то и прослыл бы добропорядочным – таким, которому уважение и почет, премии и грамоты от райбольницы или совхоза по случаю какого-нибудь государственного праздника. А так...
"Домино... Домино..." – завыл ветер далеко в поле. "Это счастье стучится в окно!" – подхватили мелодию барабанящие по ветровому стеклу капли.
«И все же нельзя прощать мертвым все грехи, – подумал Юрий. – Не должны люди после смерти становиться теми, кем не являлись при жизни. Последствия их поступков не отменить. Что сеяли, то пусть и пожинают. Хоть и посмертно».
– Вот скажите, – с мягкой настойчивостью и желанием склонить шофера на свою сторону поинтересовался он, – делал ли Маркин прививки сельским детям? Наблюдал ли хронических больных? Может, в перерывах между пьянками роды у какой-нибудь сельчанки принял?
– А я почем знаю? – через облачко желтовато-белого папиросного дыма ответил шофер. – Я в райцентре живу, не в Тихом.
Несколько минут Юрий молчал, раздумывая над тем, как это у Маркина получилось спиться и не привыкнуть заодно к табаку. Рюмка водки и папироса, как любили рисовать на заводских досках позора и санитарных бюллетенях в поликлиниках, всегда ходили парой, крепко обнявшись. А тут вдруг… Второй по счету «вдруг». Юрий достал из кармана носовой платок и завязал узел на память. При случае надо будет расспросить сельчан о Маркине. Очень уж интересный кадр.
– Я больше чем уверен, – продолжил Юрий все тем же деликатно-настойчивым тоном, – что Маркин был человеком слабохарактерным. Ну, а то, что он не курил… Не знаю. Вероятно, у него была такая особенность организма – не привыкал он к табаку. Это встречается. Тут и силы воли не надо, чтобы не курить. Просто не тянет и все. Да и без разницы уже, как там на самом деле было. Погиб Маркин. Нет его. Наверняка оставил после себя в Тихом дурную славу и кучу невыполненной работы, которую мне теперь придется разгребать. За это я его добрым словом уж точно не помяну. Иначе несправедливо как-то получится... И вы зря на меня сердитесь.
Он искоса глянул на шофера. Тот вновь пожал плечами и окончательно сбросил с лица маску доверительного благодушия.
Не клеилась беседа. Затеянная как доброе воспоминание о Маркине, она пошла явно не тем курсом. Что-что, а перемывать кости несчастному Маркину, судить да рядить его шофер не собирался.