- Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь, так воспитаньем, слава богу, у нас не мудрено блеснуть...
Ссора кончалась только благодаря вмешательству третьего лица, введенного в пьесу режиссером для заполнения пустого места у настоящего розового куста с чудными плодами, причем это третье лицо давало резюме, мирившее всех:
- Зима. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь.
В одном месте, где пушкинские неизданные стихи были слишком неуместны, а нужно было все же брать что-нибудь из пушкинского материала, герой пьесы читал большой монолог из ежедневной газеты о необходимости устройства лечебницы для алкоголиков имени великого поэта.
Пресса в своих мнениях о пьесе раскололась на две неравные части. Большая, не получившая контрамарок на премьеру, укоряла декоратора и вторые персонажи в чрезвычайно долгих антрактах; меньшая часть, уступившая свои контрамарки родственникам жен, наоборот, пьесу выдвигала, сравнивая ее даже с "Крейцеровой сонатой" по звучности стихов...
И только один экстерн, прочитав к экзамену "Капитанскую дочку" и сделавшийся внезапно поклонником Пушкина, - скопил от продажи старых учебников семнадцать рублей, поехал на могилу великого поэта и выразил свое мнение по поводу пьесы. Взял бумажку, прикрепил ее ржавым гвоздем к ограде и вывел большими кривыми буквами:
"Здесь плевать воспрещается".
1915
ИЗ СБОРНИКА
"Тихие неприятности"
1915
ПУТЬ К ЗДОРОВЬЮ
I
Она с любопытством и с некоторым сожалением посмотрела на меня.
- Вы какой-то городской. Затхлый. В вас нет природы... Понимаете?
Я не был заинтересован в отсутствии ни самой Ариадны Сергеевны, ни природы, поэтому сказал, что хочу есть и чтобы меня отвели домой.
- А сами-то вы дорогу не знаете? - И она иронически усмехнулась. - Два шага - четыре версты от вашей дачи... Тем более лесом.
- Я не привык так шагать, - нехотя сказал я, - и тем более вашим этим... лесом...
- Ну, я вами займусь, - погрозила она пальцем, - я заставлю вас отдохнуть... Вы такой городской, затхлый...
- Слышал.
- Я заставлю вас кататься верхом, много ходить, ездить, играть... Я хочу, чтобы вы были здоровы...
- Я тоже, - загадочно ответил я, - проводите?
- Ну, провожу, провожу... Тюря...
Дорогой она много говорила о том, как приятно носиться по полю верхом на горячей лошади, как хорошо одному по целым дням бродить по лесу, не обращая внимания ни на жару, ни на дождь, или играть в футбол и, утомившись, думать о том, что волнует сердце. Она с такой непосредственностью описывала каждую деталь этих удовольствий, что у меня опускались руки.
- Ну-с, неврастеник... Итак, все это принято?
- Принято, - бледнея, отвечал я, - оздоравливайте.
Она протянула мне руку и улыбнулась обещающей улыбкой, от которой по телу пробежали мурашки.
У Ариадны Сергеевны были красивые голубые глаза и розоватая кожа на лице. Кроме того, она была женщина; если бы не эти благоприятные для нее обстоятельства, вряд ли что-нибудь помешало бы моему искреннему намерению: остановиться, извиниться за эту небольшую остановку, отойти в сторону, отломить хорошую палку и, ударив Ариадну Сергеевну, уйти, не подав ей руки. Многие это не любят, и она наверное бы больше не искала со мной встречи, а я был бы совершенно спокоен за свой летний отдых.
Но она была - женщина, и я, несмотря на свою нечуткость, сразу учел это и только сказал:
- Спасибо... Жду...
II
Прекрасное летнее утро. Как манит соседний лес, еще не загаженный дачниками и мальчишками!.. Красиво облако, тающее в чистом, ослепительном небе, когда никто не тычет в него пальцем и не лезет к вам, чтобы вы оценили это облако по достоинству... Вдвойне прекрасно летнее утро еще потому, что я встаю не раньше двенадцати и никогда не вижу его, а только красиво грущу о нем... На этот раз мне суждено было соприкоснуться с летним утром около пяти часов, максимально через два часа после того, как я потушил лампу и перестал читать.
- Вас там барышня дожидаются, - с приветливой улыбкой сказала какая-то домашняя старуха, которая обычно отсыпалась во время какого-нибудь другого сезона, а летом была всегда на ногах, - соседская.
В душе я назвал барышню не соседской, а много хуже и спросил, что ей надо.
- С лошадьми приехала, - шепотом передала старуха.
Я сдержан на язык и никому не мог сказать, что я лошадиный барышник. Вряд ли по моему внешнему облику меня можно было принять и за ветеринара. Поэтому я с большой неприязнью встретил этот визит.
- Может, это не барышня, - зевая, спросил я, - так, может, постоялый двор кто ищет?
- Барышня, - убежденно сказала старуха, - такая из себя глазами голубая...
В эту минуту мои симпатии искренне принадлежали даже самым порочным людям, но с черными глазами, тем не менее я встал, оделся и, не умываясь, сошел вниз.
- Ах, это вы? - И Ариадна Сергеевна приподнялась со стула.
- Должно быть, я, - холодно пожал я ее протянутую руку, - хотя мне редко приходилось видеть себя в пять утра...
- Ах, голубчик, какой вы, право...
- Городской, затхлый? - злобно спросил я. - Чем, так сказать, обязан?..
- А я лошадей привела, - весело сказала она, - и для вас одну...
- Чего же я с ней делать буду?
Около года тому назад мне пришлось выиграть на лотерее корову, и я хорошо еще помню, какого позора мне стоил выигрыш, когда я приставал ко всем с просьбой принять ее от меня на память. С лошадью, которую всегда можно привязать к забору, особенно летом и на даче, я справился бы гораздо быстрее, но саму Ариадну Сергеевну нельзя было ни привязать к забору, ни подарить на память; предстояла ответственная и тяжелая для человека, который спал всего два часа, задача - быть любезным...
- Как что делать? Кататься поедем...
- Не хочется кататься, - робко сказал я.
- Опять городские привычки? Нечего, нечего... Это свежит людей, это приучает их, так сказать, к здоровью...
Я вспомнил одного знакомого офицера, который упал с лошади и разбил голову. Я очень хотел, чтобы он был сейчас здесь и завел бы оживленный спор с Ариадной Сергеевной о сущности здоровья и способах его приобретения.
- Я не умею...
- Да вы когда-нибудь ездили? Ну, где вы были в прошлом году?.. Неужели не ездили?