Так больше года я довольно успешно занимался самостоятельно и поступил на вечерние общеобразовательные курсы, которые давали образование в объеме городского училища».[9]
Уговорили М.А.Пилихина отпускать Георгия вечерами на курсы его сыновья. «Я был очень рад, — вспоминал Георгий Константинович. — Правда, уроки приходилось готовить ночью на полатях, около уборной, где горела дежурная лампочка десятка в два свечей». На учебники и книжки надо было экономить. Часто, вместо того чтобы использовать деньги, которые хозяин выдавал для поездки на конке к заказчику, он ходил пешком через всю Москву.
Но не только учебой и чтением увлекался Георгий со своими двоюродными братьями. Любили они и в карты сыграть, в «двадцать одно», за что Жуков, по его воспоминаниям, однажды получил оплеуху от хозяина. По версии Михаила Пилихина, история с картами закончилась более мирным способом, но то, что поставил на ней решительную точку Михаил Артемьевич, ненавидевший подобные занятия, сомнений не вызывает.
Кстати, по мемуарам Жукова, он окончил общеобразовательные курсы в 1911 году. Однако в автобиографии, датированной 1938 годом, Георгий Константинович отмечал: «Образование низшее. Учился 3 года до 1907 г. в церковноприходской школе в дер. Величково Угодско-Заводского района Московской области и 5 месяцев учился на вечерних курсах при городской школе в Москве, Газетном переулке. Не было средств учиться дальше — отдали учиться скорняжному делу. За 4-й класс городского училища сдал (экзамены. — В.Д.) экстерном при 1-х Рязанских кавкурсах ст. Старожилово Р.У.Ж.Д. в 1920 г.». Позднее, в 1948 году, заполняя личный листок по учету кадров в связи с назначением командующим Уральским военным округом, в графе «образование» Жуков указал, что в 4-й класс городской школы поступил в 1907 году, окончив его в 1908-м (а не в 1911-м, как написал в мемуарах). Здесь Жуков не стал уточнять, что экзамены за 4-й класс сдал только в 1920 году. В то же время непонятно, как он мог поступить в 4-й класс в 1907 году, если прибыл в Москву только в 1908 году?
…По субботним и воскресным дням ребят водили в Кремль, в Успенский собор, или в храм Христа Спасителя. И Жуков, и М.Пилихин вспоминают, что не любили бывать в церкви и всегда старались удрать оттуда под каким-либо предлогом. Однако с удовольствием ходили в Успенский собор послушать великолепный синодальный хор и специально протодьякона Розова: голос у него был, как иерихонская труба.
На четвертом году учения Георгия, как физически более крепкого мальчика, взяли в Нижний Новгород на знаменитую ярмарку, где М.А.Пилихин снял себе лавку для оптовой торговли мехами. На ярмарке в обязанности Георгия входили главным образом упаковка проданного товара и отправка его по назначению через городскую пристань на Волге, пристань на Оке или через железнодорожную товарную контору. На Нижегородскую ярмарку съезжались торговцы и покупатели со всей России. Туда везли свои товары и «заморские купцы» из других государств. В том же году довелось Георгию съездить на другую ярмарку, в Урюпино, в Область Войска Донского.
Приобщение к политике шло неспешно. Мастера, пишет Георгий Константинович, мало читали, и, кроме Ф.И.Колесова, никто в мастерской не разбирался в политических делах. Несмотря на слабую политическую осведомленность, мастера-скорняки, вспоминал Жуков, все же знали о расстреле рабочих на Ленских приисках и повсеместном нарастании революционного брожения, а Колесов изредка приносил большевистские газеты «Звезда» и «Правда».
В 1912 году Георгий Константинович окончил учебу, и дядя Миша дал ему в виде наградных небольшую сумму денег и, как положено после окончания учебы, костюм-тройку, пальто демисезонное, пальто зимнее на меху с каракулевым воротником, обувь и белье. Получив месячный отпуск, Георгий поехал домой, в Стрелковку. На полустанке Оболенское его встретила мать, долго плакала и обнимала сына. Устинья Артемьевна очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Маша выросла и стала настоящей невестой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся — ему шел семидесятый год.
Через день после возвращения в Стрелковку Георгий принял участие в покосе. Поначалу он уставал, потел, видимо, сказывался долгий перерыв. Потом все пошло хорошо: косил чисто, не отставая от других. «Вечерами, забыв об усталости, молодежь собиралась около амбара, и начиналось веселье, — вспоминал Георгий Константинович. — Пели песни, задушевные и проникновенные. Девушки выводили сильными голосами нежную мелодию, ребята старались вторить молодыми баритонами и еще не окрепшими басами. Потом плясали до упаду. Расходились под утро и едва успевали заснуть, как нас будили, и мы вновь отправлялись на покос. Вечером все начиналось сначала. Трудно сказать, когда мы спали».[10]