Бывший опер анализировал задумку долго и тщательно, выискивая слабые места. Конечно, план его мог показаться слишком уж смелым.
Но ведь у Жулика вновь не было никакого алиби.
Какое еще алиби у беглого зэка?
В подмосковный банк «Дукат», принадлежавший бывшему сокамернику Вишневскому, Леха дозвонился только к обеду. Новость оглушила, словно обухом.
– Сергея Владимировича убили во Франции, – траурным голосом сообщила секретарша. – В тюрьме «Сантэ».
– Как это «убили»? – не поверил Жулик. – Когда убили?
– Неделю назад. Адвокаты добились пересмотра дела, и Сергея Владимировича должны были выпустить через несколько дней под денежный залог. Во время прогулки в тюремном дворике к нему подошел какой-то китаец… Достал нож и всадил в сердце.
– Во-от оно что… – прошептал Сазонов, пораженный.
Было очевидно: люди, стоявшие за производством червонцев из радиоактивного золота, тщательно зачищают концы. И люди эти куда хитрее, расчетливей и коварней бывшего опера Голенкова.
– Ну что, Пиля, – вздохнул Жулик. – Следует приготовиться к загадочным убийствам и странным исчезновениям людей в нашем городе.
– Каких людей?
– Всех, кому что-то известно о радиоактивном золоте. Или же тех, кто уже обозначил интерес к царским империалам 1915 года выпуска. А таких немало. Режимная часть радиозавода. Поганый мент Голенков. Возможно, господин Зацаренный с господином Михалюком, коль их так капитанская дочка заинтересовала.
– А мы?
Леха хмыкнул:
– А разве кто-нибудь знает, что мы интересуемся червонцами? Ладно, Пиля, пока ничего предпринимать не будем. В позиции стороннего наблюдателя есть свои преимущества. Ох и интересное же кино нам всем предстоит наблюдать!..
Глава 21
Пассажирский поезд, изгибаясь на рельсах гигантской гусеницей, неторопливо катил по равнине. За окнами проплывали низкие шиферные крыши поселков, изумрудные поля и спокойные озерца, в которых поблескивало утреннее солнце.
Общий вагон в конце состава жил привычной железнодорожной жизнью. Пьяные дембеля азартно резались в карты. Двое пожилых пролетариев степенно беседовали о политике. Перезревшая блондинка с провинциальной косметикой на лице лениво цедила пиво, то и дело поглядывая на сидевшего рядом мужчину лет сорока.
Пассажира этого вполне можно было бы принять за обыкновенного фабричного работягу, если бы не многочисленные татуировки-«гайки», густо испещрявшие его фаланги пальцев. Рыхлое прыщавое лицо, напоминавшее языковую колбасу, было бледно, как проросшая в подвале картофельная ботва. Глубоко посаженные глаза смотрели угрюмо и недоверчиво. Мужчину не интересовали ни карты, ни пиво, ни дорожные разговоры: склонившись над растрепанной брошюрой, он вдумчиво читал, едва заметно шевеля губами.
– Мужчина, а что это вы такое интересное читаете? – спросила скучающая блондинка.
Тот молча показал обложку. «ВСЕМИРНАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» – значилось на ней.
– Ух ты! А интересно?
– Еще бы… Вот послушай, какие умные слова тут написаны. «Каждый имеет право на жизнь, свободу и личную безопасность!» – назидательно процитировал чтец, поднимая татуированный палец. – «Имеет право на свободу»… Во как, оказывается!
– Конечно, имеет. А сами вы издалека едете?
– Из тюрьмы, – последовало степенное.
– А-а-а… – блондинка опасливо отодвинулась от недавнего зэка.
Состав подходил к конечной станции, замедляя ход. За вагонными окнами медленно надвигались городские окраины: приземистые пакгаузы, одноэтажные домики частного сектора и безразмерные бетонные заборы, за которыми город прятал свою хаотичную изнанку.
– Ты, мочалка, лучше не пиво сербай, а умные книжки читай. Может, человеком станешь! – напутствовал татуированный спутницу и, сунув брошюру в чемодан, пошел в тамбур.
Спустя минут десять он уже усаживался в такси на привокзальной площади.
– На Красный мост, – бросил бывший зэк. – Знаешь, там еще бухаловка круглосуточная… К ней и рули.
С тех пор, как татуированный был здесь последний раз, главная достопримечательность района совершенно не изменилась. У раскрытой двери «Рюмочной» ошивались окрестные алкаши, застенчиво стреляя у прохожих мелочь на опохмел. Сюрреалистичные фиолетовые хари добавляли живописности жаркому летнему утру.
– Ну, Миша… Вот ты и дома! – сказал татуированный самому себе и, достав из кармана пачку дорогих сигарет, закурил.
…Особо опасный рецидивист Михаил Ермошин, более известный в преступном мире как Кадр, возвращался домой после пятилетней «командировки». Он не знал, как примут его родные и примут ли вообще; не знал, какие изменения произошли дома в его отсутствие. За время, проведенное на липецком «особняке», он не получил от семьи ни единого письма, ни единой «дачки», и даже на «свиданки» к нему никто ни разу не приезжал.
Впрочем, Кадр и не собирался задерживаться в родном городе больше двух-трех месяцев. За это время следовало обменять справку об освобождении на паспорт с пропиской и вертануть один классный заказ, который он получил несколько недель назад, будучи еще на зоне. Так уж счастливо сложилось, что заказ этот надлежало выполнить именно на малой родине. Дело сулило быстрые и хорошие деньги, но после их получения из города надо было слинять.
Докурив, Ермошин сплюнул сквозь прочифиренные зубы и, миновав арку, направился к родному подъезду. Меньше чем через минуту он уже стоял у двери своей квартиры, вжимая пластмассовую пуговку звонка.
– Кто там? – послышался из квартиры надтреснутый старческий голос.
– Твой зять из тюрьмы вернулся… Открывай, вертухайская рожа!
Дверь раскрылась. На пороге стоял жилистый дедок с впалыми висками и слезящимися голубыми глазками. Скрюченные полиартритом пальцы сжимали пластмассовое цевье игрушечного автомата.
– Что – с «чалки» выломался? – неузнавающе глядя на гостя, спросил старик.
– Зачем «выломался»? – скупо улыбнулся Миша. – Отсидел от звонка до звонка. Ну, чего встал, как «барин» на утреннем построении? Дай пройду.
Скрипнула дверь дальней комнаты, и в прихожую выплыла какая-то незнакомая Кадру девушка в очень широком платье.
– Вау!.. Папик вернулся! – воскликнула она и тут же юркнула за половинку двери, стыдливо прикрывая живот.
– Ли-ида… – прошептал бывший зэк, глядя на почти взрослую дочь. – А выросла-то как… Почему ты не в школе?
– Так ведь каникулы! Ты, папик, не волнуйся, я в школе на хорошем счету, у меня только пятерки!
Только теперь Миша заметил, что дочь на последних неделях беременности. Нахмурившись, он обозначил движение снять брючный ремень.
– Та-а-ак, доченька… Значит, ты уже трахаешься? Может, еще и водку пьешь?
– Невиноватая я! – глядя честными глазами, вымолвила Ермошина. – Изнасиловали меня.
– Изнасиловали? – недобро прищурился Кадр. – И кто же?
– Потом расскажу… Извини, но мне очень больно об этом вспоминать, – пригорюнилась Лида.
– А мамка где?
– Нету больше мамки… Ее прошлой зимой грузовик переехал. Бухая была.
Сообщение о смерти сожительницы почти не взволновало недавнего арестанта.
– Та-а-ак… Вот оно что. Добухалась, значит. Туда ей и дорога. Наверное, с папашей своим, отставным «дубаком», и пила! – окрысился недавний зэк, недобро зыркнув на старика с пластмассовым автоматом. – А… наследник мой где?
– Ди-имка! Иди сюда-а! Наш папка из тюрьмы вернулся! – радостно крикнула дочь в открытую дверь.
Трудно было понять, в чем причина ее радости: то ли малолетка действительно соскучилась по отцу, то ли поверила, что он повелся на примитивную лапшу об «изнасиловании»…
Шестилетний Дима Ермошин появился спустя минуту. Слизывая острым розовым язычком блестящие на верхней губе сопли, он непонятливо уставился на отца, которого видел впервые в жизни.
– Ну, здравствуй, чипиздрик, – с неожиданной теплотой проговорил Миша, целуя ребенка в макушку. – Как житуха, пацан?